Надрывный, плотный гул заглушил посторонние мысли. Была одна как бы внутренняя команда: глядеть в оба! И он глядел и все видел: и беззащитный деревянный город под желтовато мерцающим светом «фонарей», и серебряную ленту реки. Не угадывал, а видел, как тогда, до аварии.
Высоко над головой шли самолеты. Их тени закрывали луну и мелькали на влажных крышах. Гул перешел в отвратительный, дерущий внутренности рев. Поднялось невообразимое… Над городом клубился красный дым, и над этим дымом снова и снова шли самолеты, исторгая вой, скребущий небо и землю. Все, казалось, пылало вокруг. Алексей метался за «зажигалками» и, сжав кулаки, выкрикивал в небо угрозы, не соображая, что это бессмысленно. Но гнев выплескивался сам. И вдруг — снова, как тогда, огонь перед глазами — и темно…
Как стало известно, в эту ночь фашисты, высадив предварительно десант на островах в Белом море, собирались стереть с лица земли город и порт. На деревянные кварталы они сбрасывали зажигательные бомбы, и мгновенно возникали многочисленные очаги пожаров. Бомбили всю ночь. Город спасла только самоотверженность жителей, дежуривших, как и Алексей Устюжинский, на крышах. И пострадал город далеко не так, как рассчитывали враги.
Тяжелая бомба прямым попаданием развалила один из корпусов лесотехнического института, но в другом, рядом с которым дежурил Алексей, через месяц начались занятия.
То была первая боевая ночь строителя Магнитки Алексея Устюжинского, и за нее он получил первую боевую награду.
* * *
— Как-то потом в госпитале слышу в «Последних известиях», — рассказывает Алексей Сергеевич, — сперва, понятно, о боях в районе Сталинграда и в районе Моздока, а дальше:
«На одном из заводов Южного Урала заканчивается сооружение новой доменной печи». Так душа и встрепенулась: в Магнитке! Чего бы, думаю, не дал, чтобы оказаться там, с ребятами…
Мы беседуем с ним на той самой набережной Северной Двины, и разговор то и дело перескакивает то на Магнитку — и я рассказываю о людях, которых он помнит, и о сегодняшнем городе его давней мечты, — то возвращается к той страшной ночи, от которой нас отделяют тридцать лет.
Алексей Сергеевич высок, сухощав. У него, как иногда пишут, «точеные черты лица», почти не задетые морщинами, и совсем седые волосы.
— А вообще-то ночь та, первая, как бы сказать, воскресила меня, — медленно продолжает он. — Равновесие, что ли, восстановила. И моральное, и даже физическое. Клин клином вышибло. Нервное потрясение ли помогло, вторая контузия ли — не знаю, однако, по выздоровлении видеть стал гораздо лучше. Огонь поразил, огонь и вылечил, — смеется он так. — В сорок третьем уже воевал. Ну, на фронте не страшнее показалось… После войны преподавал в техникуме. А Магнитку не забываю, заезжал несколько лет назад. Разве сравнишь с прежней!.. Да и наш город не сравнить.
