Казалось бы, в большом городе, куда ни плюнь — всюду жизнь. А на деле это гнетущее душу, кошмарное скопище приматов, суетящихся среди громадных зданий, только усиливает чувство тоскливого одиночества. В большом городе — этой густонаселенной пустыне — люди вместо общения создают злую, обезьянью суету, духоту и уже не воспринимаются одушевленными и мыслящими. Каждый в большом городе теряет лицо, становясь таким же безликим, задерганным, как окружающая его толпа. Только в большом городе могли родиться жалобные слова: «Ну будь ты человеком… а?!» Не-ет, невозможно быть человеком в толпе — тесно тут, люди мешают. Нет в толпе человеков.
И с каждой минутой пребывания в большом городе нарастает тоска по глотку свежего воздуха, по человеческому осмысленному взгляду, не упертому затравленно вовнутрь себя, в пустоту своего одиночества, а с интересом распахнутого ко всем людям. И эта тоска, безотвязная, как жмущий ботинок, и это раздражение, отупляющее, как головная боль, заставляют поспешно покидать большие города, где остаются так и не увиденные музейные шедевры и не ощипанные сазанчики при пухленьких лопатничках.
* * *
Гнетет душу бетонное громадье большого города, рождая чувство затравленности, как у зафлаженного волка, но еще тоскливее становится ночью, когда в окнах домов зажигается свет. Иногда нахожу я плохо зашторенное окно и слежу за жестами и мимикой людей, общающихся за окном, пока не почувствую, как смыкается пространство вокруг меня засасывающей воронкой одиночества.
И тогда ухожу я в пустоту ночных улиц, унося в себе тоску и мучительную зависть к тем, кто вечером приходит домой, где его любят и ждут, где о нем думают и беспокоятся. Наблюдая жизнь людей за оконными стеклами, вижу я мимику, жесты. А о чем говорят, не слышно. И кажутся люди за оконным стеклом добрыми, красивыми, загадочными. Наверное, в стране, язык которой непонятен, все люди кажутся умными! И не верится, что эти прекрасные люди из окон вечернего города могут смешаться с толпой, заполняющей вокзалы, став частью бессмысленно раздраженной народной массы, нервно взлаивающей у касс пронзительными от злобы голосами.
* * *
Часто чувствую себя я древним старцем — пришельцем из прекрасного мира, грустно созерцающим в этом мире примитивных жителей. «Печально я гляжу на наше поколенье…» — вспоминаются горькие строчки стихов, написанные тоже пришельцем не из мира сего. Стихи эти читал мне Валет.
Особенно остро чувствую я свою нездешность, наблюдая за сверстниками, за комсой. Смешон мне их верноподданнический выпендреж друг пред другом и перед незримо присутствующим фискалом! Как паршивые актеришки в дурной советской пьеске, изо всех силенок демонстрируют комсюки примитивизм и напускную грубость, старательно скрывая собственные мысли и индивидуальность, будто бы играют пантомиму из жизни кошмарного мира, «где каплей льются с массою»!
