— Да не трогал я ее! Не трогал! — кричит Н.
— Кто ж тогда? — вопит Ц. — Ну скажите сами, господин учитель, кто это мог сделать?
— Врешь! Врешь!
— Это ты взломал, некому больше! Он давно грозится, что взломает.
— Да не ломал я!
— Тихо! — вдруг ревет фельдфебель.
Все смолкают.
Ц. не спускает с Н. глаз. «Кто мою шкатулку тронет — тот умрет», — проносится вдруг у меня в голове. Я невольно смотрю наверх.
Но небеса безмолвны.
Кажется, Ц. готов прикончить Н.
Похоже, и Н. это уже тоже чувствует. Беспомощно оборачивается ко мне.
— Господин учитель, а можно перевести меня в другую палатку?
— Хорошо.
— Я же правда не читал этот его дневник. Помогите мне, господин учитель!
— Ладно, помогу, — обещаю я. И сразу натыкаюсь на взгляд Ц. Ты не сможешь помочь, говорит этот взгляд.
Знаю. Я сам приговорил Н.
Но ведь я только хотел узнать, не входит ли Ц. в шайку, чтоб ему ненароком не попасть под подозрение, и только поэтому вскрыл эту шкатулку.
Почему же тогда не сказать, что дневник прочитал ты?
Нет, не сейчас. Только не сейчас, не при всех. Но надо будет сказать. Обязательно! Только не при всех, при всех стыдно. Расскажу ему наедине. Поговорю как мужчина с мужчиной. И с девушкой тоже надо поговорить, сегодня попозже, когда она придет к нему на свидание. Скажу ей, чтобы больше не показывалась, и бестолковому Ц. прочищу мозги как следует, чтоб завязывал с этим. Хватит!
Вина, как хищная птица, снижает круги над жертвой. Хватает ее и уносит.
Но мне нужно оправдать Н.
Он ведь, и правда, ничего плохого не сделал.
И постараться смягчить участь Ц. И девочки. Я не допущу, чтобы пострадали невинные! Да, страшен Бог, но я внесу в его расчеты свои поправки. Сообразуясь со своей свободной волей. Заметные поправки.
Я спасу нас всех.
И, размышляя так, я вдруг ловлю на себе чей-то взгляд.
Это Т.
Два круглых прозрачных глаза глядят на меня. Без выражения, без блеска.
Рыба! — обжигает меня.
Смотрит в упор, не сводя с меня глаз. Как тогда, у могилы маленького Ф.
Улыбается тихо. Высокомерно и насмешливо.
Знает, что это я вскрыл шкатулку?
