Рим, апрель 1981. Отель Кавальери Хилтон. Полчаса спустя. В тот момент, когда издатель уже был готов от всего отказаться, Челентано начинает все сначала, будто издатель только что пришел: «Разрешите? - Адриано Челентано. Желаете кофе или кофе с молоком?». Потом застенчиво, по-детски неуклюже, немного дичась, садится рядом со своей жертвой. «О правах мы с Вами поговорим позже. Сейчас я должен пояснить еще 6-7 сотен вещей Людовике». И снова поворачивается к нему спиной. «Я бы вот что сделал. Я считаю, что ты должна описать все как есть, то есть ты должна вернуться к нашей прошлой беседе и рассказать все, что ты смогла уловить, даже угадать обо мне. И очень вероятно, что я, перечитывая это потом, дополню картину. Раз ты говоришь, что книга – это совсем не интервью, и что нужно бы поговорить о том-то, том-то и том-то, да, конечно, можно и поговорить… Однако, я думаю, что, читая рукопись, в какой-то момент я могу заметить: «Черт побери! Вот это – важно! Конечно, об этом надо поговорить». И спросить тебя: «Почему мы не обсудили вот это?» Или даже обвинить тебя в этом. Понимаешь? В общем, мы должны сделать что-то в таком роде, если хотим сделать честную книгу».
Он на мгновение замолкает, сосредоточенно глядя в пол.
«Честную книгу… Ну да! Такую книгу как я сам». Губищи изгибаются в хитрой улыбке. Он встает и начинает прогуливаться взад-вперед. Хулиганские штаны кажутся нарисованными прямо на голом теле. Он останавливается, спиной к нам, на фоне громоздкого купола за окном.
Не поворачиваясь, засунув руки в карманы, резко бросает издателю: «За права на книгу хочу столько-то процентов. Как за мои диски.» «Я не совсем понял», - спокойно отвечает издатель, скрывая за воспитанностью удивление и раздражение. Челентано назвал цифру, в три раза превосходящую ту, что получают гранды, от Сименона до Грэма Грина, от Трумана Капоте до Моравиа. «Хочу столько-то процентов. Как за мои диски», - упрямо повторяет Челентано. Его черный силуэт, окруженный светом, угрожающе неподвижен. Похоже на первый дубль «Крестного отца-3». Тогда голос издателя становится твердым, жестким: «Ни один исполнитель не получал таких процентов. Даже Фрэнк Синатра. Я – специалист и в музыкальных правах». И Челентано: «Фрэнк Синатра нет, а я – да». Издатель: «В любом случае, размеры прибыли с книги и диска совершенно различны. И Вы это прекрасно знаете». Челентано: «Книга или диск, речь всё о Челентано». Издатель: «Нуреев, я говорю о Рудольфе Нурееве, сейчас готовит для нас свою автобиографию, так ему даже во сне не снились подобные предложения». Челентано: «Видимо, он больше не у дел, бедняжка». Издатель выкладывает последний козырь: «Ориана Фаллачи продает по миллиону экземпляров каждой своей книги и получает половину того, что запросили Вы…». Челентано качает головой, полный христианского сострадания: «Я всегда говорил, что эта Фаллачи не умеет петь». Пируэт, легкий прыжок. Хватает руку издателя, и левой рукой потрясает скрещенные правые, как это делают скотоводы, заключая сделку. «Итак?!» - бормочет издатель, поверивший, что здравый смысл, наконец, возобладал над всеми парадоксами этого причудливого, но - боже мой! - такого изощренно практичного ума. И тут Челентано его поражает: «Grazie, preferisco di no»*. Издателю ничего не остается, как принять игру. Он щелкает каблуками и отступает к двери, напевая: «Grazie, prego, scusi. Tornero»**.
