Присутствие высокопоставленных особ не сковывало Шаляпина. Певец вел
себя как обычно, ничуть не считаясь с составом публики, и это очень
раздражало знать.
— Каким невозможным нахалом держит себя Шаляпин! Что это за манера
во время репетиции в Эрмитажном театре держать руки в карманах, играть
цепочкой, строить гримасы и т. д. Прямо невыносимо и противно на него
смотреть! — как-то высказал свое негодование Теляковскому один из царских
приближенных.
Однажды во время спектакля в Мариинском театре певца пригласил в свою
ложу Николай II. В антракте Шаляпин в костюме и гриме вошел в царскую
ложу. Царь говорил комплименты, хвалил голос певца: «Вы хорошо пели».
«Но мне всегда казалось, — вспоминал Шаляпин, — что я был приглашаем
больше из любопытства посмотреть вблизи, как я загримирован, как у меня
наклеен нос, как приклеена борода. Я это думал потому, что в ложе всегда
бывали дамы, великие княгини и фрейлины. И когда я входил в ложу, они как-то
облепляли меня взглядами. Их глаза буквально ощупывали мой нос, бороду.
Очень мило, немного капризно спрашивали:
— Как же наклеили нос? Пластырь?»
Эти монаршие «милости» и официальные спектакли не могли увлечь
Шаляпина, но, будучи артистом императорских театров, он не мог в них не
участвовать. С тем большей радостью Шаляпин выступал перед обычными
слушателями на сцене Мариинского театра, в концертах, и, восхищенная его
талантом, публика шумными овациями, цветами, венками выражала певцу
восторг, благодарность и искреннее признание.
В начале 1900-х годов Шаляпин часто пел в Павловском вокзале. Здесь в
симфонических концертах выступали прославленные музыканты. В Петербурге,
на Царскосельском вокзале (ныне Витебский) приобретали билеты на проезд и
на концерт одновременно. Поезд подвозил публику к зданию, в котором
располагался большой концертный зал. Капельдинеры в железнодорожной
форме проверяли билеты, продавали программки, при этом зорко осматривали
входящих: зрителей в платках и сапогах в зал не допускали.
Атмосферу Павловского вокзала очень точно воссоздал поэт Осип
Мандельштам: «В Павловск, как в некий Эллизий, стремился весь Петербург.
Свистки паровозов и железнодорожные звонки мешались с патриотической
увертюрох! «1812 год», и особенный запах стоял в огромном вокзале, где царили
