уголовных. Вот на такую-то баржу я и попал в мае
1896 года.
Мне было двенадцать лет. Я только что перешел о
четвертый класс гимназии и чувствовал себя почти героем.
Жадными, любопытными глазами я смотрел на мир, я жа
ждал новых мест, новых людей, необыкновенных событий,
приключений. Легко себе представить, с какими чувствами
я ступил на борт арестантской баржи. Я весь был упоение
и ожидание. Я заранее широко открывал свою душу вос
приятию тех новых, исключительных впечатлений, которые,
как мне казалось, должно подарить мне это замечательное
лето. Я не ошибся: впечатлений оказалось много, и, как
всегда в жизни, приятных и неприятных вперемежку.
Начну с неприятных. Прежде всего это был начальник
конвойной команды капитан Феоктистов. Он не понравился
мне с первого взгляда. Феоктистов был высокий бравый
мужчина с острыми иголочками нафабренных усов, с кра
сивым наглым лицом, на котором всегда лежало выраже
ние петушиного задора и наивной самовлюбленности. Фе
октистов ловко пристукивал каблуками, крепко выпивал,
любил хорошо поесть, поиграть в картишки, смачно рас
сказать похабный анекдотец. «Дамочки» были его особая
слабость, и говорить о них он мог часами. На конечных
остановках — в Тюмени и Томске, где наша баржа обычно
стояла дня по два, Феоктистов всегда пропадал в каких-
то подозрительных притонах, откуда его привозили на из
возчике, красного и полувменяемого, за несколько минут
до отхода парохода. В пути он любил выходить на приста
нях, сально балагурить с крестьянами и покровительствен
но пощипывать смазливых «чалдонок». Подвыпивши, Фе-
90
октистов появлялся на палубе в расстегнутом кителе и,
бренча на гитаре, распевал:
Выхожу я из палатки,
Месяц светит во все лопатки
Ты скажи мне, ветер бурный,
Скоро ль буду я дежурный?
Это «глубокомысленное» четверостишие повторялось не
сколько раз подряд. Потом Феоктистов впадал в меланхо
лическое настроение, принимал томную позу и переходил
на элегию:
Вянет лист, проходит лето,
Иней серебрится, —
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
На первых порах Феоктистов пытался завести со мной
дружбу, зазывал к себе в каюту, пробовал подпаивать, но
из его усилий ничего не вышло. Отец от Феоктистова то
же сторонился, так что под конец его единственным об
ществом на барже стал старый ротный фельдшер, горький
пьяница и картежник, с которым бравый капитан обычно
«резался» в карты до глубокой ночи.
Другим тяжелым впечатлением, но уже несколько иного
порядка, были пассажиры нашей баржи — уголовные аре
