При такой общей установке не приходилось удивлять
ся, что на столах, термостатах, колбах, пробирках и про
чей лабораторной утвари неизменно лежал толстый слой
никогда не стиравшейся пыли.
Когда отец стал систематически работать в лаборато
рии, Потапыч был возмущен и не скрывал, что это совсем
не входит в его расчеты. Скоро он перешел к скрытому са
ботажу. Побившись с Потапычем некоторое время и не по
лучив результатов, отец махнул на него рукой и разрешил
ему проводить время на базаре. Вместо Потапыча отец ре
шил приспособить в помощь себе меня. В ранние вечерние
часы он брал меня с собой в лабораторию, и я стирал пыль
50
с инструментов, следил за температурой термостатов, пере
мывал колбы и реторты, записывал цифры производимых
отцом взвешиваний. Мало-помалу я входил в колею своих
обязанностей и даже начинал кое-что понимать в опытах,
производимых отцом. На моем попечении были также
морские свинки, которых отец употреблял для своих экспе
риментов и которые жили в большой деревянной клетке,
стоявшей в кухне у нас дома. Я кормил и поил этих сви
нок, следил за состоянием их здоровья, чистил клетку, под
брасывал солому. Особенно хотелось мне научиться само
му производить взвешивания на химически точных весах.
Это было целью моих стремлений, моим идеалом. И когда,
наконец, после долгого искуса отец разрешил мне прико
снуться к заветным весам, и когда я сумел сделать свое
первое взвешивание, оказавшееся правильным, я чув
ствовал себя так, как, вероятно, чувствовал себя Менде
леев после составления таблицы элементов.
Постепенно лаборатория стала заслонять от меня все
остальное — гимназию, бабки, разбойников, даже парохо
ды. Лаборатория стала стержнем моей жизни. Мне нрави
лось в ней бывать. Мне нравились ее стены, ее столы, ее
аппараты и приборы, самый ее воздух, а больше всего—та
полная мысли проникновенная тишина, которая наполняла
ее помещение. Я мог часами сидеть в лаборатории, и мне
никогда не бывало скучно. Переступая порог лаборатории,
я всегда испытывал какое-то особое, праздничное чувство,
какой-то особый подъем духа, какую-то внутреннюю тор
жественность, как верующий, переступающий ворота храма.
И это, пожалуй, было не случайно. Оглядываясь теперь,
спустя полвека, назад, я чувствую и понимаю, что именно
в те ранние годы, когда я перемывал колбы и пробирки в
убогой омской лаборатории, в моем сознании зародилась и
стала крепнуть вера в разум, в науку, в знание, в право
человека быть хозяином жизни на земле, вера, которая
