Расквартированный на лето,
где ели сшиблись в тесноте,
полк поднимался до рассвета,
а спать ложился в темноте.
Свое он помнил назначенье —
фронт управлял его судьбой.
Поход, на местности ученье
чередовал он со стрельбой…
Но это — дела половина!
Нужны траншеи в полный рост, —
берешь кирку: земля не глина,
а камень, брат, не так-то прост!
Скалистый пласт искрит под ломом,
рубашка сохнет на траве,
удар наносишь по изломам, —
он отдается в голове…
Но это — дела половина!
На лесопилке склад пустой,
берешь пилу, а лес — махина,
кондовый спелый древостой!
Такое дерево повалишь,
что обнимаешь ствол вдвоем,
но ты ругаешь, а не хвалишь
его в усердии своем…
Но это — дела половина!
Хлеб осыпается в полях, —
берешь косу, покос — лавина
и на тебя идет впотьмах!
Росой унизанный шиповник
шумит у леса под луной, —
не отличил бы и полковник
овса от пыли водяной…
Косить все горше без рубахи —
свет блещет резко, как стекло…
А хлеб такой, что только взмахи
видны идущему в село.
На горизонте гаснут скалы,
стекает с них последний блеск,
и косы на плечах усталых
уносит полк в еловый лес.
И та дорожка полевая,
которой в сумерки брести,
стремится в сердце, как живая,
навеки место обрести.
Ты самой долгою любовью
преисполняешься к земле,
где камень ставишь в изголовье
и спишь под елями в тепле.
Не высыхает пот соленый
в той академии наук,
куда, под твой шатер зеленый,
не залетает с фронта звук…
Но это — дела половина!
Другая в тыщи раз трудней —
дойти до самого Берлина
с пехотной выкладкой своей!
