Я ответил:
— Потому что я и сам муравей.
— Они все равно что угольные лопаты, — сказала Ребекка.
— Пардон, я немного отвлекся.
— Мои руки точь-в-точь как угольные лопаты.
Тут я впервые по-настоящему внимательно поглядел на ее руки. Сравнение с угольными лопатами было явным преувеличением.
— По крайней мере, это лучше, чем страдать псориазом.
Она посмотрела на меня, и по выражению ее лица я понял, что она придерживается иного мнения о руках, которыми наградил ее Творец.
Я снова вспомнил свой рассказ об эротомане. Писать его я начал давным-давно, но так и не закончил.
На салфетке я черкнул название ресторана. Это было похоже на откровение, некое удивительное откровение.
Если мне не изменяет память, прежде мне никогда не приходилось вести разговор о некрасивых руках. Правда, порой мои собеседники заводили речь о других некрасивых частях тела, но никто никогда еще не говорил со мной о некрасивых руках.
— Если ты сегодня вечером проголодаешься, — сказал я, — приходи в этот ресторан, я бываю там часов с восьми. Даже если тебе захочется всего-навсего печенья или фруктового салата, все равно приходи.
Я поднял пакет. Он оказался тяжелым. Может, статуэтка была отлита из бронзы?
— Чао, — крикнул я от двери.
Мое прощанье трудно было назвать вежливым или изящным. Но я опасался, что разговор о некрасивых конечностях чересчур затянется.
В такси, по дороге домой, стремясь отогнать посторонние мысли, я погрузился в размышления о романе между метеорологом и пожилой дамой.
За несколько месяцев до этого у меня брал интервью один немецкий журналист. Это был последний раз, когда у меня вообще брали интервью. Журналист распечатал на машинке заготовленные заранее вопросы. Похоже, он был из породы тех, кто ничего не оставляет на волю случая. Он провел основательную подготовку и заранее знал, что я ему отвечу, — ему хотелось только еще раз в этом убедиться.
Под конец журналист воскликнул:
— Да вы просто душка!
Он готов был меня расцеловать. Спрятав свой кассетный магнитофон с микрофоном, он закурил и вдруг ни с того ни с сего спросил:
— А вам, вообще-то, интересна власть?
Я взглянул на пепельницу, на пачку сигарет, потом на его руки.
— Власть, — задумчиво повторил я, — да, думаю, что да. А кому она неинтересна? — И тонко улыбнулся, словно сомневаясь в собственных словах, возможно даже опровергая их.
— Власть — это обоюдоострый меч, — сказал журналист и протянул мне руку, — но вы не побрезговали бы его носить?
