Парни даже подрастерялись. Вчуже дико и зябко сделалось. У Кондрашечки зубы дрожью потронуло. И, невзирая, что росточком «сын полка», невзирая, что звание против майорского — вшивенькое, кинулся с двух копытц, выбодрил мелконький, пустяковый свой кулачок на картежника и беззаветно завыкликал:
— Брось шланг!! Брось, не то в нюх закатаю! Будку сверну!!
Ну и подскокнул.
Картежник ему на лету легонький бокс в подбородок.
Как легонький?..
Спикировал Кондрат метров несколько и недвижим лежит. Не то-в забытьи, не то — в праотцы… Тут Костеньку и приподняло!..
Оно еще с богатырских времен запримечено: нет сильному большего постыжения, как если на его глазах слабых-маленьких бьют. Совесть его угрызает нейтрально при этом присутствовать. Хоть в чистом поле такое случись, хоть на вечерках, хоть на уличном происшествии. А тут — удар, да еще удар с поднамеком. Сшиблен Кондрашечка, а пощечина всему братству горелому. Не то — и выше бери…
— А барнаульскую бубну пробовал? — ринулся Костя к картежнику.
И открылась здесь межсоюзная потасовка.
Картежник, похоже, с приемов бьет, а Константин «бубной». Тоже славно получается. Как приложат который которому, аж скула аплодирует. Ровно по наковальне сработано.
— Еще не все танкисты погорели!! — веселится и сатанеет на весь околоток Костенькин клич.
Слава богу, потронул у негра мотор!
Прянул картежник от Кости в открытую дверцу и воткни, боже, пятую скорость.
Кондрашечка кое-как воскрес до присеста, поместил на асфальт ягодички свои, три зуба, один за другим, на ладошку повыплюнул и завсхлипывал:
— Ко-о-онского даже веку не прожили…
Константин носовые хрящи прощупывает и единовременно свежую гуглю под глазом исследует.
— И как это я промахнулся? — спрашивает танкистов Кондрашечка.
— В законе, Кондрат, в законе… Один на один Костя вышел, мосол на мосол. Пусть не пообидится, союзник. А ты промахнулся, ясное дело.
Через полчаса из заречной комендатуры звонки.
Требуют ихней выдачи. Маленького и Большого.
Оказались наши крестьяне на гауптвахте. На родной. На отечественной.
* * *
— Яровитый ты человек, — рассматривал Костя через один глаз обеззубленного Кондрашечку. — Кто, вот скажи, кроме тебя, трофейного медведя мог запродать? «Что давайт?» — сразу. Вино увидал — слепая кишка, поди, вскукарекала?
Кондратий молчал.
— И почему тебя завсегда вперед батьки за сердце куснет? — медленно, по-пластунски, допекал своего подчиненного старшина. — Я бы мог заслонить негра — и прав, как патруль. Даже забрать мог их обоих. Комендант разобрался бы… А ты — «в нюх». «Будку сверну!»
