— Хорош денек: теплынь, облака, — сказал он. — Солнце в прятки играет. Послушай-ка: будто часто-часто в полную бочку булькает. Тетеревиный точок на болоте, молодые петушки токуют. Ты устала, проголодалась. Сейчас перебредем Вьюны, обедать будем.
Речка затопила кусты, прозрачная талая вода струилась даже в березовой рощице. Собственно, переходил речку один Артем: рюкзак и ружья за спиной, а Женька — на руках. Сапоги у нее были короткие, Анины. Держась за его шею, она чувствовала, какие у него каменные руки, и, видимо, нести Женьку, вместе с ее душевными драмами и прилежно заученными этапами истории человечества, не составляло для него никакого труда. Он шел спокойно, щурился с неизменной своей улыбкой от блеска воды.
«Мариша! Мариша!» — кричал где-то очень далеко кулик, разыскивая подругу.
Женька первая увидела двух больших птиц, летевших над речкой. Тяжелые, пепельно-серые, они летели неспешно, мягко взмахивая светлыми снизу крыльями. Увидев людей, птицы замешкались, словно толкнулись в невидимую стену. Скоро-скоро замахали крыльями, даже лапами заработали, помогая себе развернуться. Артем тоже увидел птиц и выпростал из-за спины ружье.
Зажмурившись, Женька прижалась к Артему, и когда над головой оглушительно грохнуло, она испуганно открыла глаза. Одна из птиц, все еще продолжая полет, изо всех сил махала крыльями, забирая все выше и выше, будто еще раз хотела с большой высоты взглянуть на землю. Вдруг она протяжно и громко крикнула. Шея у нее сломилась, изогнувшись крючком, и, все еще судорожно махая крыльями, она опрокинулась на спину, стала падать, кружась в величавом и страшном штопоре.
В кустах сильно плеснуло, взвились брызги. Сквозь ветки забелел испод зацепившегося за что-то распластанного крыла.
Артем забил рогульки, положил сырую таловую поперечину — и таганец готов. Сунул под сушняк бересту, поджег. Береста завозилась, заворочалась как живая, потянуло смоляным дымком, мотыльки огня затрепетали малыми торопливыми крылышками. Дым выбил у Артема слезу, и он подумал, что здесь, на родине, даже дым пахнет, как нигде на свете.
Не поскупилась родная Потайнушка: порадовала синью небушка, теплым деньком, перезвоном текучей воды. Даже диким гусем одарила: большой гусак-гуменник налетел — сохранилась еще на Кривых озерах непуганая птица.
Женька лежала под большой березой, струившей по ветру тонкие космы-ветки.
— Когда смотришь на небо, — сказала она, — приходят всякие мысли. Вот к примеру. Живут на земле волки, олени, лягушки и дельфины, макаки и дикие гуси, и совсем непонятно, почему человеку, а не дельфину или муравью выпало лотерейное счастье победить в неразберихе естественного отбора? Он же — хам, эгоист, лентяй. А человеческая история? Какой-нибудь рахит-королишка, наполеончик надутый собирает полчища убийц, натравливает на другой народ, приговаривая его к смерти. Ни за что. Как ты гуся. Господи, как они красиво летели! Знаешь, о чем я подумала? Я тоже могла родиться гусем, и ты сейчас мог меня убить. Тоже ни за что. Просто потому, что я гусь. Лапчатый. Тебе не кажется, что среди людей есть люди и гуси? Одни стреляют, а другие падают. Может быть, так и должно быть? — Женька с минуту молчала, жуя соломинку, потом вздохнула, почти всхлипнула, но тотчас подавила вздох. — Что такое смерть? А, Артем? Что такое жизнь?
