– Тогда ему лучше быть покрепче, – рассмеялась я и попросила отпустить меня в туалет.
* * *
Сережа никогда не был так помешан на чувстве обладания мной, и я ценила эту условную свободу, выражавшуюся в том, что могу не отвечать на его звонки, если не хочется. Мне никогда не приходило в голову, что это – не проявление лояльности, это – равнодушие. Только лежа на широкой кровати, прикованная к ее стойке металлическим наручником, я отчетливо поняла, что никогда не любила ни Сережу, ни кого бы то ни было еще. Андре кормил меня ягодами, аккуратно вкладывая их мне в рот, стирал капельки сладкого сока поцелуями, поил вином, занимался со мной любовью и не давал уснуть, когда я умоляла об этом.
– Я не знаю, как смогу жить без тебя, – прошептала я сонно, когда уже наступило утро и по-хорошему пора было вставать. Сумасшедшая ночь прошла, и теперь казалось, что гонки на серебряной машине происходили сто лет назад и в каком-то другом измерении. Мир сократился до размеров квартиры Андре, до этой необъяснимой легкости в теле, до смертельного желания спать.
– Зачем тебе жить без меня? – удивленно спросил Андре, массируя мои плечи. – Разве это так уж необходимо?
– Моя мама, наверное, сходит с ума, – пробормотала я, уходя от неудобного вопроса, ответа на который не знала. Куда делись мои вещи? Я оставила их в том здании, где меня готовили к гонкам. Господи, мне теперь кажется, что все это было не со мной.
– Позже я привезу их тебе в номер.
– Ты что, правда, отпустишь меня? – сонно хихикнула я. – Даже не верится.
– Ты так хочешь уйти? – спросил Андре, и в голосе его послышалось разочарование.
– Если я вообще сумею ходить. После того что ты сделал со мной, я еще долго смогу только летать.
– Я не буду оперировать твою маму, Даша. Я уже написал заключение, – вдруг сказал он таким ровным тоном, словно речь шла о том, хочу ли я еще малины. – Я планирую сообщить ей об этом сегодня. Оттягивать больше нет никакого смысла.
– Но почему? – растерянно села я на кровати, поджав под себя ноги. Невесомость вдруг кончилась, и я словно с размаху шлепнулась на мерзлую землю. – Мама будет потрясена.
– Я знаю, – кивнул Андре. – И тогда она уедет из Парижа.
– Значит, и я уеду, – произнесла я, еще не до конца осознавая смысла сказанного. Многое стало выглядеть иначе в свете этой новости. Андре знал, что ему не удержать меня рядом, он знал, что наше время утекает сквозь пальцы, как песок. Отсюда и наручники, и этот возмутительный эпатаж в машине, и его необъяснимые смены настроений, и эта сумасшедшая ночь, любовь без остановки. Он знал, что я уезжаю. Это было прощанием. Господи, я не представляю, как смогу жить дальше. Мои руки похолодели.
