Окруженные автоматчиками в балочках и оврагах, забрасываемые гранатами, избиваемые воющими на крутых траекториях минами, солдаты лишь до полдня звались солдатами. После полудня те немногие, кто не стал еще мертвым телом, звались уже пленными.
По фляжке воды на войне не успели выпить.
Притекал к гортани – не проглотить и не выплюнуть, – отравлял каждый вдох, обессиливал выдох – медленный яд позора, обиды.
Солдаты не знали, что совершили подвиг. Они готовились к большему и могли большее. Но танки тоже могли большее. Танки могли вырваться к Волге. Сейчас они смрадно чадили, застопорив свой торжествующий яростный, грозный разбег...
А в конце войны сержант Петр Гурушкин форсирует Одер. Есть еще у фашистского рейха и на его лоб осколок. Не на смерть. Подлечившись, он участвует в штурме Берлина. Припасены у Родины и на его грудь ордена.
До марта 1947 года стоит на зональной границе в Германии. Перекликается с американцами: «Привет».
Наконец демобилизация.
На подступах к деревеньке заслышал он петухов, и захмелели, подсеклись солдатские ходкие ноги. Посидел на проталинке. Погрыз березовой веточки. Потом, у отцовских ворот, обнимал задичавшего пса. Терся об его жесткую песью шерсть мокрыми скулами.
Дома.
...В который-то раз на веках, одолев Идолище поганое, порубив Змею головы, доконав шведа под Полтавой, накормив одной русской вороной нашествие «двунадесяти язык», возвращается ратный русский человек на свою запустевшую пашню. Хоронит под тяжкий он камень свой меч-кладенец, свищет «маленьку кобылку соловеньку», и опять благовестит над русой его головой звонкий жавороночий звон, бой жавороночьего горлышка.
Вот и Петр... Выровнял на вальках постромки, надраил до яркого блеска перо лемеха, поплевал, по незапамятному мужицкому обычаю, в полусогнутые ладони, и бороздой, бороздой зашагала его победная, бывшая в огненном употреблении кирза.
Жила с жилой сбегались, жила жилу бодрила, взмокал широченный лоб, гимнастерку съедали белесые выцветы соли. «Бороздой! Бороздой, бурка-каурка!»
Послевоенная деревенька глазастая. Каждый дельный прилежный мужик – опора ее и надежда, и упование. Вскорости правление колхоза «Труд» утверждает Петра в должности бригадира полеводства. Старый Гурушкин при голосовании воздержался, но барашка в домашности освежевал:
– Применительно к сказке кадры растут, – мудрственно обгладывал он грудинный барашкин хрящик.– Подобно тому, что в правое конское ухо залезаем, в левое вылезаем, и пожалуйста...овчины выскочим...
