– Боитесь зубы лечить? – щурясь на солнышке, усмехнулась Люба.
– Ну… У ТАКОГО стоматолога, наверно, не боялась бы, – чувствуя, что ни с того ни с сего хмелеет, ответила Лера. На лице сама собой расплывалась дурацкая ухмылка. – Одна улыбка доктора – и обезболивающего укола не надо.
Ресницы Любы смущённо опустились, а Лера мысленно осадила себя: «Стоп. Что ты мелешь?» Она и в самом деле будто опьянела, хотя не брала в рот ни капли спиртного. Это был светлый, сладкий хмель, пахнувший дыней и земляникой…
– Ладно, я… э-э… пойду, – пробормотала она. – Спасибо за угощение…
– Хорошего вам дня, – ослепила её Люба улыбкой напоследок.
Прислонившись к внутренней стороне калитки спиной, Лера сползла на корточки. Хотелось говорить стихами, но с языка срывались только одни междометия и обрывки нецензурных слов. Нежная мякоть земляники таяла во рту, исходя тонкими чарами летней зари.
– Твою… дивизию! Охренеть. Просто о-хре-неть, – прошептала Лера.
Маша вернулась к трём часам дня. Устало опустившись в плетёное кресло под рябинами, она откинула голову назад и долго сидела в молчании. Сад шелестел, в теплице пахло помидорной ботвой, трёхзубый рыхлитель глухо и монотонно врезался в землю: «Тяп… тяп… тяп…» Ставя на столик запотевший стакан воды со льдом, Лера ощущала в груди лишь гулкую пустоту. Маша, заметив тарелку отборнейшей земляники, оживилась, съела ягодку.
– Мм… Откуда это?
– Соседка угостила, – отозвалась Лера, направляя носик лейки под корни цветов на клумбе.
– Антоновна, что ли?
– Нет, другая.
Повисла пронзительно-знойная, колкая, царапающая нутро пауза. Бело-жёлтые лилии поникли на солнцепёке, и Лера не жалела воды для них.
– Это случайно не та, что в шляпке и шортиках эротично отсвечивает на всю улицу своими булочками? – усмехнулась Маша одним уголком рта. – Ну-ну.
Язвительный холод её голоса вонзился в сердце иглой. Лера поставила лейку и пошла за лопатой – выкопать большой и нахальный одуванчик, выросший посреди дорожки. «К чему это всё? – горько и устало думалось ей. – Ведь уже, кажется, ничего не осталось».
Звёзды в ту ночь были далёкими и безмолвными, и в запахе мелиссы чудилась прощальная терпкость. Бутылка вина траурно темнела на столике, свет из окна лежал на листве, выхватывая из сумрака смородиновые кусты. Сигарета тлела в пальцах Маши оранжевым угольком, то разгораясь, то тускнея. Ночь цвета тёмного хереса горчила на языке.
– Лер… Я… В общем, тут такое дело…
Ветер прохладно обдувал мокрые от вина губы Леры. Это обращение не по фамилии прозвучало непривычно, тревожно.
