— Папа!
Слово, которое по крайней мере в индоевропейской части нашего языкового разнообразия, вполне понимаемо. И благодаря этому слову, одному этому слову, я понимаю, как скучаю по собственному отцу. Чтобы не мешать воссоединению семьи, я увлеченно смотрю в окно. Ничего интересного там, разумеется, увидеть нельзя. Обычная темнота: темная земля, темное небо, темный лес впереди. Забавно, если бы никто из мертвых с начала времен не помнил этого места, не придавал ему значения, его бы здесь не было. Может быть чье-нибудь племя еще десять тысяч лет назад обитало именно тут, а кто-то только шестьдесят лет назад строил тут шалаши, будучи совсем мальчишкой.
Я, конечно, дал себе зарок ни в коем случае не расходовать сил, но ведь отец Стефано сделал для меня что-то неоценимое, а я хочу сделать для него хотя бы что-то хорошее. Я не думаю, что он плохой человек, не такие у него глаза и голос не такой. Наверное, он у сектантов врач, а не убийца.
Я слышу всхлипы и понимаю, что падре плачет, скашиваю глаза, чтобы увидеть, что случилось и вижу, как малышка гладит его по голове. Она выглядит совсем как человек, и в этом мире вполне осязаема.
Только очень холодная, и это страшно. Но отец Стефано обнимает ее так, будто нет для него ничего приятнее и целует свою жену так, будто нет никого желаннее.
Я снова отворачиваюсь, у меня нет привычки мешать милующимся парочкам.
Когда удерживаться в мире мертвых становится уже тяжело, я говорю:
— Отец Стефано, нам пора.
И он говорит:
— Я понимаю. Сейчас. Сейчас, конечно.
Но еще минут пять он обнимает своих девочек, говорит им что-то на текучем, нежном языке, а я постукиваю пальцами по оконному стеклу, ожидая.
Когда мне все-таки удается утащить нас обоих в мир живых, я уже довольно-таки выдохся. Я заваливаюсь на заднее сиденье, упираясь ботинками в стекло и забывая о правилах приличия.
И слышу, как отец Стефано плачет от счастья.
Дальнейшая поездка проходит в полном молчании. Только один раз отец Стефано говорит:
— Они меня простили. Спасибо.
Но я не отвечаю, бездумно рассматривая проносящийся за окном мир. Я могу думать только о своей семье, о том, что не видел их всего один день, но это был уморительно долгий день, о том, что скучаю, о том, что скоро я их увижу.
Встречу Морриган назначила в месте чуть более, чем символичном, а кроме того пустующем летом. В Иезуитской средней школе Нового Орлеана. В Иезуитской школе, о которой у нас в классе ходили легенды, смутные и осторожные. Готовят ли там охотников на вампиров или, может быть, кардиналов для папы Римского толком никто не знал. Зато все знали, какая строгая у учеников иезуитской школы форма и как их бьют линейками по рукам за недостаточно белые воротнички. Папа и Мэнди, то есть мама, угрожали мне обучением в этой школе, если я буду плохо себя вести.
