— Холодно на улице, — зачем-то брякнул я невпопад. — Пойду лягу спать. До завтра.
Проходя дворик, я услышал: пришедшая вслед за мной одна из дочерей хозяйки жалуется на жару и духоту на улице. Опустив голову, я поспешил скрыться в своей комнате.
Здесь все было по-прежнему. Я обнаружил Библию открытой на той самой странице, на которой оставил ее после обеда; рядом лежал карандаш, чуть поодаль - словарь Фоля. По соседству с ним - томик стихов Гуго фон Гофмансталя, расшифровкой которых я как раз начинал заниматься. Ни в обстановке, ни в атмосфере не было ничего, что бы отличало их от повседневной мягкой комфортности, готовности всячески потакать моим капризам и привычкам.
Не в состоянии трезво и спокойно размышлять, я проглотил несколько таблеток эмбутала, запил их водой и заварил чашку липового настоя. Было десять часов, а я все не мог решиться лечь, уверенный в том, что меня будет мучить бессонница, — в такой ситуации чары темноты и тишины должны иметь обратный обычному результат. В памяти моей остались долгие часы, проведенные в кресле перед письменным столом; при этом, к моему же собственному удивлению, я царапал на столешнице свои инициалы, используя в качестве инструмента перочинный нож (тот самый, из моих чемпионатов по метанию); при этом думал я абсолютно ни о чем, что является худшей формой состояния мысли. Я наблюдал за собой словно со стороны, смотрел, как — щепочка за щепочкой — я вырезаю заглавные «Г» и «М». Затем был рассвет, и, помня о том, что в девять утра у меня занятия, я — не раздеваясь — прилег отдохнуть и уснул как сурок; кстати, проснувшись, я сумел в полной мере оценить глубокий смысл и красоту этого затертого от частого употребления и ставшего общим местом выражения.
На следующий день после обеда (то, как я объяснял ученикам географию Голландии и тетрархию Диоклетиана, навсегда останется тайной для меня, и боюсь, что для них тоже), так вот — на следующий день я поступил так, как это сделал бы всякий нормальный человек на моем месте: не теряя ни минуты, я отправился в гости к Донье Эмилии.
Нажимая указательным пальцем на кнопку звонка, я ощутил принципиальную разницу между тем, как я проделывал это накануне и теперь: сейчас я действовал холодно, точно рассчитывая движения — готовый раскрыть загадку, если, разумеется, речь шла о чем-то столь простом, как загадка. Что я мог сказать своей коллеге? Суть моего расследования требовала чего-то большего, чем просто расспросы, далеко выходящего за рамки того, что доньей Эмилией, да и всем Чивилкоем считается разумным и приемлемым. Я вышел из дома, не продумав плана действий; помню только, что засунул в карман свой браунинг, — и тот, кто сумеет объяснить зачем, окажет мне неоценимую услугу.
