Пожалуй, я нашел верное объяснение: «Я спал и видел сон. Конечно, мой бесплотный образ путешествовал по лабиринтам сна, существующим вне времени и пространства, неповторимым, расположенным за пределами тесной каморки бодрствующего сознания...»
Все это я говорил себе на площади, под ветвями старой липы.
«Я быстро проснулся, неизвестно зачем. Слишком быстро. Вот и секрет моего нынешнего состояния. Ведь можно же при пробуждении встретить смерть? Я вернулся в мир людей с такой скоростью, что мой образ — затерянный во сне, образ, в котором разместились моя душа и мое сознание, — не поспел за мной... И так произошло это безумное разделение: образ во сне, оторванный от своих телесных корней, — и тело, перешедшее от кратковременной смерти в час отдыха к настоящей смерти. И сейчас оно лежит с застывшей улыбкой».
На горизонте засветилась бледно-серая полоска.
«Нет, не надо было просыпаться так стремительно. Мой образ вернулся бы в тесную тюрьму из мяса и костей; и если бы я умер, то умер бы целиком, без этого раздвоения, которое для меня стало уже невыносимым. Жизнь — это время! Почему слова эти звучат во мне? Жизнь — это время! Но это время, текущее теперь мимо меня, ужаснее всякой смерти; вот она — смерть в полном сознании, присутствие при собственном разложении, у изголовья проклятой постели...»
Оркестр рассвета уже настраивал свои инструменты.
«Я остался там, в неподвижном пространстве; и я же обитаю здесь, в подвижном времени. Мир, подлинный мир вокруг меня терпит крушение! Есть только мой труп, меня самого нет; но это я здесь постигаю весь ужас своего небытия внутри чистого, неделимого времени, — призрак, которого утренний свет отдаст на растерзание мрачным взглядам прохожих...»
Уже почти рассвело.
«Виден ли я или нет? Бабушка говорила со мной, приласкала меня. Но ведь в зеркале не появилось моего отражения. Кто я? Чем закончится этот гнусный маскарад?»
И вновь я оказался перед дверью нашего дома. Резкий петушиный крик опять пробудил прежние тревоги: в этот час бабушка обычно приносила мне завтрак. Силуэт церковной колокольни уже отчетливо рисовался на фоне неба; сейчас бабушка войдет в мою комнату, обнаружит меня мертвым. А я на улице буду слушать эти крики, грохот тележек молочников, неописуемый шум пробуждающегося города.
Не знаю, что произошло со мной. Я стремительно ворвался в свою комнату. Утренний свет словно выбелил мой труп; я затаился у края постели. Кажется, шаги в коридоре.
