Однажды случилось недоразумение: он отдал коробок с леденцами Нюшке, по ошибке приняв ее за сестру. Душка обиделась, а он после этого ее разлюбил. Не мог снова полюбить, как ни старался. Варя сказала: «Ты не виноват».
А жизнь тем временем становилась скуднее, строже. Электричество гасло все чаще: «забастовка». Трамваи останавливались с поникшими дугами. То одного не хватало, то другого. Отпустили кухарку. Мама стала готовить сама. Говорила: «Было б из чего». Пока что — было.
А почему было — это целая история. Продукты привез из провинции тот самый Лев Львович («Лилович»), который папе сделал «протекцию». Толстый хохотун и делец, владелец автомобиля (тогда это было редкостью), с сияющей головой, стриженной под «нулевку». Привез два мешка крупчатки, пуд сала, несколько колец колбасы, битых гусей, еще что-то... Мама стеснялась, не хотела брать. Тот целовал ее руку, смеялся, говорил: «Когда-нибудь рассчитаемся».
Вечером — подслушанный разговор папы с мамой. «Твой поклонник», — говорил о Лиловиче папа. Первый раз Федя услышал, как папа с мамой ссорились. Это его ужаснуло! Думал, что такого просто не может быть. И тут — любовь, на этот раз Лиловича к маме. Папа требовал, чтобы Лиловичу отдали «весь провиант». Но того уже не было в Петрограде — опять уехал...
Запомнилось потому, что впервые осознал неполное единство папы с мамой. Конечно, был всей душой за маму. Подумаешь, «поклонник»! Хотя Лиловича не любил.
Пока что не голодали. Но все чаще, угрозой из будущего, слышалось слово «голод».
Он-то в него не верил. «Ну, что за голод такой, — сказал однажды, — я, например, согласен есть только хлеб». Отец посмотрел на него голубым, критическим взором и сказал: «Голод — это как раз когда нет хлеба».
Нет хлеба? Такого нельзя было себе представить. Хлеб — он есть всегда, с ним едят остальное, даже принуждают: «Ешь с хлебом!» Но вскоре пришлось понять, что это значит: «нет хлеба». На долгие годы вперед... Понял хорошо, недаром крошил корки в «голубиный мешок», не выкидывал...
«Нет хлеба» — это, раньше всего, очереди у булочной с покосившимся кренделем. Стояли сутками, хлеба не было. Очереди шумели, бунтовали, буйствовали. «Попили нашей кровушки, злодеи!» Кто-то запустил в витрину булыжником, она растреснулась колючей звездой. Окно заколотили досками. А очереди все росли и с каждым днем шумели громче. Шум проникал даже сквозь замазанные окна...
А во дворе — вражда. Теперь бы сказали «классовая». Приятели, товарищи детских игр, Мишка и Титка, худые, повзрослевшие, жаловались: «Жрать охота», а его больно толкнули в спину: «Проваливай, буржуй!» Он-то знал, что это неправда. Буржуем был Лилович с автомобилем, крупчаткой, кольцами колбасы. Но Мишке с Титкой этого не объяснишь. Для них и он буржуй, и Варя буржуйка...
