Тропинка вьётся берегом, поднимается кверху, петляет меж глиняных жилищ беков и тарханов[35]. Тропинка потянулась вдоль ограды дворца. Стража у калитки, завидев хаканбека, расступилась. Буса, пригнувшись, вошёл во двор, огляделся по привычке. Тихо и безлюдно, как всегда. Каган Бируни не любит шума. Он боится даже слуг. В каждом ему мнится убийца. Когда каган гуляет в небольшом садике, слуги и рабы стараются не попадаться ему на глаза. Двор замирает.
У входа во дворец ещё одна стража. Два дюжих воина-тюрка, опираясь на копья, замерли по ту и другую сторону двери. Буса миновал их и, очутившись в первом, меньшем зале, остановился у входа, стащил сапоги и босой прошёл к горевшему у стены светильнику. На подставке ровным рядочком уложены лучины. Буса взял одну, поджёг от светильника и только после этого направился в большой зал. Босым и с горящей лучиной являться к кагану велит закон хаканбеку.
Миновав ещё одну охрану, Буса вошёл в просторные покои кагана. Свет тускло пробивается сквозь маленькие оконца, проделанные под самым потолком. Комнату устилает восточный ковёр. На стенах тоже ковры. Каган сидит на низеньком помосте. Пред ним блюдо с рисом и большими кусками жареной конины. Закатав рукава пёстрого бухарского халата, каган ест не торопясь, рис отправляет в рот щепотками, а мясо ловко срезает ножом у самой губы. На вошедшего хаканбека каган не обратил внимания. Буса, дождавшись, когда догорела лучина, уселся рядом. Говорить, когда каган ест, нельзя. Еда — здоровье старого кагана. Ел он долго, чавкал, то и дело вытирал руки и губы полой халата.
Вошли темник Шарукань, загорелый, обрюзглый и болезненно-жёлтый племянник кагана оглан[36] Севенч, распростёрлись ниц. Отодвинув блюдо с рисом, каган подал знак, разрешил говорить.
— Из Таматархи[37] весть, — сказал Буса. — Князь Владимир заместо посадника Борислава сына прислал, Мстисляба.
— Хе, Мстисляб жеребёнок. На ногу резв, а умом слаб, — усмехнулся каган. — Что мыслит он в делах воинских? Верно ли я говорю?
Лежавший ниц темник Шарукань поднялся:
— Правдивы твои слова, великий каган. Дерево смолоду слабое.
— Хе! Смолоду в голове ветер.
— Но тот Мстисляб город крепит, — нахмурился Буса.
— Хе, пусть крепит. Верно, Севенч?
— Верно, мудрый владыка, — подхватил оглан Севенч и метнул злобный взгляд на хаканбека.
— Что ещё скажешь, хаканбек?
Буса помял в кулаке чёрную бороду.
— Без Таматархи казна наша оскудела.
Сказал и посмотрел на кагана. А тот уже закрыл глаза и тихо посапывал. Буса поднялся, вышел. Следом за ним покинули палату темник и оглан.
