Мы уже вышли на берег большой замерзшей реки, где, со слов моего провожатого, вот-вот должны были начаться интересные состязания, но я все же успел закончить наш разговор:
– Относительно последних твоих слов, Иван Васильевич, я имею очень большие сомнения. Нет у Татарии такой силы, которая бы могла противостоять армии Ее Императорского Величества. И я склонен полагать, что не Орда возьмет Петербург и Москву, а семеновцы и преображенцы войдут в Тобольск и Томск. И тогда моя помощь тебе может очень пригодиться. Я почему про состояние батюшки твоего спрашивал? Ведь в империи деньги – всего полдела, их надо еще умело ко двору представить. В России все от должности зависит. Если есть у тебя должность, то и деньги у тебя имеются. А нет чина – извините, богатеть не положено. И лишь тот может быть богатым, кто верных людей среди чиновников имеет. Иначе можно всего лишиться. А можно и зажить на широкую ногу в Москве или даже Санкт-Петербурге, как ты мечтаешь. И пусть приказчики да управляющие порядок блюдут на твоих заводах и приисках, а денежки тебе будут капать. Правда, и в государеву казну тоже.
Тем временем представление начиналось. На оба берега Томи вывалила уйма народу. Некоторые – самые отважные и безрассудные – даже столпились на льду, чем вызывали законное возмущение береговых зрителей. По словам Ванюши, население Томска в ту пору составляло почти восемь тысяч душ. Из них добрая половина сейчас окружала ледяное ристалище.
Нам повезло. На правом – высоком – берегу Томи раскинули шатер для местной знати. Поскольку мой спутник принадлежал к самой верхушке здешнего общества, толпа ворчала, но расступалась, пропуская нас к шатру. Пропустили нас и стражники – два здоровенных татарина, завернутых в расшитые золотом халаты, в смешных шлемах с конскими хвостами, с кривыми саблями и круглыми жестяными щитами.
В шатре народу было немало, но поменьше, чем на улице. Весь асташевский «теремок», как его ласково называли горожане, за исключением бабки Пелагии, а также городской голова князь Черкасский со своим семейством (женой и двумя дочерьми на выданье), архиерей и мулла, богатые люди Томска – купцы Шумиловы, Петр и Михаил, Коломыльцев, Мыльников, Серебрянников, а также Калина Касимов, единственный из купцов неславянской внешности. Как мне потом удалось выяснить у Ивана, он был бухарцем.
На речной лед стали съезжаться конники. Пересчитывая их, я сбился на пятом десятке. Среди них были и татары, и русские, и еще какие-то здешние аборигены. Особенно поразили меня лошади. Здесь они были не такие, как в России. У нас беговые лошади – это ласточки, ее только отпусти, она сама полетит. Эти же не были чистых кровей, но по выносливости, резвости и силе превосходили наших. Наездники лихо гарцевали на льду, демонстрируя собственную удаль и стремление победить в заезде. Вдруг все семь томских церквей разом ударили в колокола, и лошади лавиной сорвались, подняв снежно-ледяную пыль. Вскоре наездников нельзя было разглядеть в этой искрящейся на солнце взвеси. Толпа загалдела и заулюлюкала от восторга. А сверкающее облако все уносилось от нас дальше и дальше, пока окончательно не скрылось с глаз за речной излучиной.
