Особенно беспокоило его положение в Крыму. Города крымские далеко, от соседей, греков да генуэзцев, всяких мыслей дурных нахватались. Подчинить бы себе весь Крым, но это — война. А у хана сейчас другие заботы — вон, лазутчики доносят, Тимур снова зубы точит. Спит и видит Железный Хромец, как бы Орду себе подчинить, лишить ее могущества. Ведь Орда — перекресток торговых путей, это поток дани от русских княжеств, это водный путь на север. Только Аллах на его стороне. Были уже битвы с Тимуром, и хоть хан победы не одержал, так хоть на престоле сумел удержаться и власть сохранил. По всему выходит — ничья в военном раскладе, как в шахматах.
Лазутчики подвести не должны, сообщат вовремя. Это Тимуру с войском идти далеко, а хан за десять дней войско, которое не будет вымотано долгим переходом, соберет. Единственное, над чем подумать надо, — так это над переправой. Итиль — река широкая, полноводная. Пожалуй, послать в Булгар кого-то из нойонов надо, пусть суда речные пригонят, тогда воинов и лошадей переправить можно. У булгар судов много, не убудет.
— Ты о чем задумался, отец? — прервала его раздумья дочь.
— О делах государства и замужестве твоем.
Щеки дочери вспыхнули.
— Наверное, уже присмотрела себе багатура?
— Да, отец!
— И кто же он, из какого рода?
— Нуруддин, сын Идигея, — едва слышно произнесла Ханеке.
— Что?! — Тохтамышу показалось, что он ослышался. — Повтори!
— Нуруддин, сын Идигея…
— Не бывать тебе замужем за Нуруддином! — чуть не закричал Тохтамыш. — Ты же знаешь, что он — сын изменника и предателя. Отец его к Тимуру хромоногому переметнулся, чтобы их обоих Аллах покарал!
Ханеке стояла, опустив глаза.
— По сердцу он мне, — прошептала она.
— Я тебе сам мужа подберу достойного, чтобы из знатного рода был, богат и удачлив, в битвах себя храбрецом проявил. А главное — чтобы род его мне предан был и не злоумышлял измены.
Хан резко повернулся и вышел из девичьей.
Вот всегда так. Печешься о силе государства, о благоденствии подданных, а о дочерях забыл. А они, паршивки, не на тех смотрят. Ничего, он подберет им — и как можно скорее — видных мужей. И пусть Ханеке выбросит этого Нуруддина из головы. Как только ей в голову такое могло прийти?!
Немало расстроенный, хан прошел в свою опочивальню и улегся в халате на широкое ложе под балдахином. Надо обдумать, за кого выдать дочерей-близняшек. Хан и не сомневался, что они не посмеют ослушаться отцовской и ханской воли.
В опочивальню не слышно вошла рабыня в шароварах и полупрозрачной короткой кофточке по здешней моде. В мочке ее уха поблескивала модная серьга, указывая на принадлежность к рабам. Она поклонилась низко и спросила нежным голосом.
