Но Джейми ничего вокруг не замечает.
— Бога ради, это был просто секс. Никто ведь не умер.
А я сейчас, наверное, проглочу язык.
— Но… С моей стороны это было непорядочно.
— А. Ну спасибо, что за свою непорядочность ты решил наказать меня. Аж на целых четыре года. Я уехал в какой-то непонятный колледж, где никого не знал, гадая, в чем же проявил себя как дерьмовый друг.
Да чтоб тебя.
— Извини, — мямлю я, но это «извини» звучит жалко. Для обоих из нас, тут можно не сомневаться.
Джейми пинает мусорную урну.
— Мне надо в душ.
Мой вероломный член просится присоединиться к нему, но, пока мы пешком проходим последний участок дороги и начинаем подниматься по лестнице, я держу варежку на замке. Все прошло совсем не так, как я ожидал. В наихудшем моем сценарии Джейми приходил от моей гомосексуальности в ужас и обвинял меня в том, что я обманом развел его на интим.
Я четыре года мучился стыдом за содеянное, но, как выяснилось, мне следовало стыдиться совершенно другого. Джейми не беспокоило то, что я отсосал ему. Его беспокоило то, что я его бросил. И когда я понимаю, что обидел своего лучшего друга намного сильнее, чем полагал, внутри меня все болезненно скручивается.
На последней ступеньке я нерешительно замираю и зову его в напряженную спину.
— …Каннинг?
— Что? — бурчит он, не оборачиваясь.
— Так мне искать себе на ночь другую комнату?
Он вздыхает.
— Нет, дубина. Не надо.
Двадцать два — это, наверное, слишком солидный возраст, чтобы играть в молчанку. Не то чтобы я увлекался такими играми раньше… Я всегда предпочитал встречать проблемы лицом к лицу. Проговаривать все и сразу, а не отгораживаться от человека.
Отгораживаться — это специализация Веса.
После пробежки мы с ним не разговаривали. За ужином он сел вместе с Патом, обменяться новостями за прошедшие четыре года. В какой-то момент Пат постучал ложкой о стакан с водой и представил Веса приехавшим в лагерь детям. «Чемпион страны…», «второй в рейтинге бомбардиров», «в следующем году гарантированно выйдет на лед в Торонто».
Глаза у ребят с каждым словом распахивались все шире, а Вес тем временем сидел с беззаботно-самодовольным видом и криво ухмылялся. Типа, ой ну что вы, это все пустяки.
Может, в душе он не чувствует себя таким уж и беззаботным, подсказывает мне совесть.
Отвали, совесть! Я тут занят. Я злюсь.
Теперь мы лежим в нашей комнате, но не спим. Меня по-прежнему окутывает гнев, но таким же тонким слоем, как простыня, которой я укрываюсь.
