- Проскочили...
- Ага... - кивнул Ваня и тоже улыбнулся.
Потом они засмеялись, сами не зная отчего. Может, оттого, что остались живы, а день был славный, солнечный, с прохладным ветерком. Может, оттого, что поняли - не из-за чего им ссориться. И они, как озорные мальчишки, старший и младший, радовались от души, перебивая друг друга:
- А я думал, тебя убили, когда ты лежал, - сказал лейтенант.
- А я думал, тебя... вас, товарищ лейтенант, - поправился Ваня.
Он открыл для себя, что лейтенант парень неплохой. "Ведь у него и в мыслях не было, что я струсил".
Еще издали они увидели, как над высотой, где расположился командный пункт, кружил разведывательный самолет "фокке-вульф", прозванный бойцами за двойной фюзеляж "рамой". Когда подошли к горе, ее уже бомбили штурмовики.
Дымова убеждали переждать бомбежку в блиндаже комендантского взвода он не согласился: сведения о скоплении противника следовало передать немедленно. Оставил Ваню в укрытии и начал карабкаться на высоту, хватаясь руками за кустики полыни и сухую траву.
Развороченная бомбами верхушка горы была окутана дымом и рыжей песчаной пылью. До слуха лейтенанта доносились приглушенные стоны отовсюду звали на помощь раненые. А бомбы всё сыпались, будто фашисты задумали не только уничтожить здесь все живое, но и срыть эту страшную для них гору. Дымов отчаялся уже найти в этом кромешном аду Сологуба, как вдруг земля под ногами осыпалась, и он скатился в полуразрушенный, темный от пороховой гари блиндаж. Раньше чем лейтенант рассмотрел комдива, он услышал его поразительно спокойный голос.
- Та разумею, разумею... - мягким украинским говорком отвечал он кому-то в телефонную трубку. - Бомбят вас крепко? Ай-ай-ай! А у нас как? Тишь, гладь да божья благодать. Слухай, Юрченко, хуторок мне взять обратно!..
На командном пункте все радиостанции были разбиты, телефонная связь сохранилась лишь с одним полком.
Комдив на лету схватил сообщение лейтенанта и приказал ему мчаться во весь дух за Дон в артполк и передать координаты скопления противника в Нижнечирской. Ничего не добавил комдив. Но его взгляд, в котором были и надежда, и приказ, и просьба, и еще что-то большее, поразил Дымова... Лейтенант вдруг необыкновенно уверовал в свои силы, в себя, в то, что именно он спасет положение.
Потом, в трудные минуты, его не раз охватывало такое же чувство. Пропадал страх. Он не думал: убьют или нет? Хотел только одного выстоять, удержать тот клочок родной земли, который ему с бойцами приказали оборонять. То, что владело им и его боевыми товарищами в те минуты, было очень дорогое, чистое и возвышенное.
