- Дока-а-жем! - не помня себя, крикнул Ваня со всеми.
Он вдруг почувствовал, как на этой солнечной поляне к нему вернулось прежнее: все светлое... будто он снова очутился в родной семье и своей школе. Его судьба слилась с судьбами тысяч бойцов дивизии, и его личное горе потонуло в общей огромной беде.
К знамени подошел комдив Сологуб. Рослый, крепко сбитый, умные серые глаза излучают добрый свет. Стараясь скрыть волнение, он обратился к бойцам:
- Славные сибиряки! Такой жестокой войны не было за всю историю народов. Со всей Европы фашистские паразиты собрали технику и двинули на нас. Надо иметь в сердце великую любовь к матери-Отчизне, великий гнев к лютому врагу. Или мы их победим, или они зроблят нас своими рабами. Допустим это?
- Не-ет!.. - отозвались эхом сотни голосов.
- Тогда клянемся, хлопцы, что будем биться до последнего удара сердца!
- Клянемся-я... - прокатилось громом.
4
С наступлением темноты по двум переправам - понтонной и железнодорожному мосту - полки дивизии стали переходить Дон. По понтонам переправлялись истребители танков. С потушенными фарами машины пересекли дубовую рощу и на малом газу спустились по сыпучему прибрежному песку к реке. Плескалась вода у понтонов, поскрипывали доски настила, осторожно перебираемые колесами машин. А где-то впереди мерцала вспышками линия обороны и доносилась далекая перестрелка. Слышалась и более близкая - это полки Сологуба, частично переправившись через Дон, уже вступили в бой...
В сыром ночном воздухе выстрелы доносились так явственно, что казалось, передний край обороны совсем рядом, но сколько к нему ни двигались, он оставался все на таком же расстоянии.
- Стой, кухня! - раздался из темноты голос Богдановича. - Спускайся в эту балку.
Капитан показал на скат балки, где следовало рыть укрытия.
- Чтоб к рассвету и завтрак был готов, и все было отрыто. Понятно?
- Понятно, - ответил Удовико и подумал: "Непонятно только, как мы успеем?"
В балке сухо. От крепкого настоя горькой полыни у Вани кружится голова, монотонный треск цикад убаюкивает. Так бы свалился да и уснул на неостывшей земле. Но где там... Только сядешь передохнуть, капитан или комиссар тут как тут, торопят: "Скорей, скорей!" От лома и лопаты у Вани уже вздулись на ладонях волдыри - хоть плачь. Удовико вздыхает после каждого взмаха лома, Овчинников копает молча, остервенело. Разгоряченные, все трое сбросили гимнастерки, работали по пояс голые. "Чтобы ей провалиться, этой кухне! - клянет Ваня. - Рой еще для нее ямы, а люди воюют..."
