Спектакль, разыгранный Толзеевым, продолжался достаточно долго, и Бакунин успел прийти в себя от неожиданных выпадов.
— Говорите, не имею права допрашивать вас? Что ж, тогда допрос состоится завтра, в три часа пополудни в кабинете Полуярова. Обещаю вам: я найду способ заставить вас говорить, даже если к тому времени мне не понадобятся ваши ответы. Однако я сделаю это.
— Вон! Вон отсюда! Макар! Макар! — закричал Толзеев, и уже трудно было понять, разыгрывает он эту сцену или в самом деле вышел из себя.
На крик хозяина из прихожей появился наш Полифем.
— Вышвырни этих господ из номера! Да не поленись до лестницы, а с лестницы чтоб оба — кубарем! — спокойно, без истерики приказал Толзеев, и я понял, что это не пустая угроза.
Полифем сделал два шага и оказался рядом с нами. Он был на полторы головы выше Бакунина. Каким-то театрально-балаганным движением Полифем поднял вверх обе руки, словно хотел схватить нас обоих за шиворот.
Не замахиваясь, резко повернув туловище, Бакунин нанес удар в верхнюю часть живота Полифема. В первое мгновение мне показалось, что удар этот сравним с щелчком, сделанным слону. Но в ту же секунду Полифем раскрыл рот и судорожно глотнул воздух, глаза его широко раскрылись и едва не вылезли из орбит, а еще через секунду он согнулся пополам, прижав руки к тому месту, куда пришелся удар, и издал несколько звуков: «М-ы… м… ы… м-ы».
Я подумал, что, видимо, такие же звуки издавал и Герасим из прославленной повести господина Тургенева.
Я знал, что такие удары придуманы в просвещенной и индустриальной Англии. Они называются боксом, а Бакунин некоторое время изучал бокс. Этот английский удар, конечно же, отличался от того, что мы могли видеть у себя, например во время драк или кулачных боев. Русский удар — с огромным замахом, направленный без прицела туда, где пошире, то есть обычно в грудь — можно сравнить разве что с телегой, тройкой, может, удалой и залихватской. А английский бокс — с автомобилем, на котором Бакунин возил нас к месту дуэли, в железный мотор которого запрятана сила сразу шестидесяти лошадей, то есть двадцати троек.
— До свидания, господин Толзеев, — попрощался Бакунин, — завтра в три пополудни мы продолжим нашу беседу.
Полифем, или Герасим, не знаю уж, как и называть, а впрочем, Макар — таково его настоящее имя — все еще стоял, согнувшись и держась руками за живот. Бакунин дружески похлопал его по плечу и сказал:
— Ничего, братец. Приляг. Полежи. Пройдет.
