— Хотел задать вам вопрос, Антон Игнатьевич, по поводу вчерашней беседы с доктором.
— Ну?
— Признаться, я не понял, зачем вы расспрашивали его про перстень служащего гаража? Это имеет отношение к делу?
— Косвенное, князь. Мне хотелось знать, в самом ли деле так наблюдателен доктор.
— И что же, правильно он ответил на ваш вопрос?
— А ты разве не заметил, какой у шофера перстень?
— Я, признаться, и перстня не заметил.
— А напрасно. Этот шофер фигура колоритная. Из дворян. Шулер. Но горд. Как в проигрыше — так в гараж. В автомобилях он понимает толк. А перстень тоже приметный. А доктор ведь, как и ты, видел его впервые. Но перстень запомнил. Доктор наблюдателен. До нашего Акакия ему, быть может, далеко. Вот, к примеру, князь, заезжали мы вчера к приставу Полуярову. Можешь вспомнить, что у него лежало на столе?
Я задумался, но ничего так и не припомнил.
— Наверное, телефон…
— Какой у него аппарат?
— Не помню.
— Акакий, — повернул голову Бакунин к Акакию Акинфовичу, — продемонстрируй князю свой феномен. Что у пристава Полуярова лежало на столе, когда мы к нему заходили?
— Ну, вы скажете, Антон Игнатьевич, — феномен, — улыбнулся Акакий Акинфович, польщенный тем, что Бакунину захотелось блеснуть его способностями.
— Так что же там было на столе? — еще раз спросил Бакунин.
— Ничего особенного. Лежали три дела. Одно раскрытое, писано черными чернилами. Два другие за номерами сорок семь и сорок восемь. Стеклянная пепельница с окурками. Телефонный аппарат белый с серебряной окантовкой. Настольная лампа с зеленым абажуром на подставке из белого мрамора с серыми прожилками. Письменный прибор черного мрамора с бронзовым арапчонком. Ручка с металлическим пером.
— А крышки у чернильниц в письменном приборе?
— В виде лотоса.
— А не заметил ли ты, Акакий, сколько в пепельнице окурков?
— А как же. Всего два. Один посредине — это уж точно вчерашний. И сегодняшний — с краешка.
— А что же пыль?
— Пыль убрана. У письменного прибора только слева полосочка. И у арапчонка со спины не смахнули.
— Ну, князь, каково?
— Впечатляет, — сказал я, пораженный таким отчетом и одновременно чувствуя досаду на себя самого.
— Мелочь, князь. У арапчонка со спины не смахнули пыль. Деталька. Но на детальках держится мир.[30]
— Красиво умеете формулировать, Антон Игнатьевич, — подольстился Акакий Акинфович, — почти как иной раз Карл Иванович. Только Карл Иванович с большим жаром.
Бакунин рассмеялся, а потом, недовольно покачав головой, сказал:
