Костей задумчиво склонил на бок голову и прищурился, размышляя, какой бы забавной казни предать первого увиденного аборигена, чтобы поднять боевой дух войскам, но, не придя сразу к однозначному решению, задал еще один вопрос.[49]
– Кто ты, откуда и куда идешь, и как тебя зовут?
– Я бедный изгнанник, сам буду из стольного града Лукоморска, а иду куда глаза глядят, лишь бы от него подальше, – торопливо, с елейной подобострастностью в дрожащем голосе начал отвечать по пунктам пленник, – а зовут меня Акинфей Букаха, ваша милость… ваша светлость… господин генералиссимус… ваше величество… императорское… ваше ослепительное великолепие…
– Изгнанник? – заинтересовался Костей. – И за что же?
– О, ваша непревзойденность… это долгая, страшная и кровавая история…
– Люблю страшные и кровавые истории, – как бы между прочим заметил царь.
Для любого подданного царства Костей это рассеянное пожелание было бы законом, который они сломя голову бросились бы исполнять, но бывший воевода, имея другое подданство, опрометчиво пропустил мимо ушей слова Костея и лишь продолжал жалостливо причитать:
– Невинен, аки агнец… превратности злой судьбы… ошельмован был облыжно… подвергся гонениям… Завистники… мучения… черное колдовство… АЙ!!!..
Сидящий на белом коне по левую руку от царя генерал Кирдык огрел словоохотливого пленного вполне реальной плетью по плечам и рявкнул так, что его адъютанты зажали уши, а с деревьев испуганным дождем посыпались желтые листья:
– Ты что – не слышал?! Расскажи его величеству, за что тебя изгнали из вашей паршивой дыры, болван!
Царь едва заметно кивнул и растянул губы в одобряющей улыбке.
– Д-да… д-да… к-конечно… б-без утайки… к-как есть… в-всё…
– Еще бы ты попытался что-нибудь от меня утаить, – от тонкой усмешки Костея пахнуло могильным холодом, и Букаха, захлебнувшись собственным ужасом, прикусил язык.
Когда незадачливый эмигрант закончил свое сбивчивое, то и дело прерываемое жалобным «но я не виноват» повествование, на Костея было страшно смотреть. Его и без того не пышущее румянцем лицо побелело, бесцветные губы сжались в ниточку, а тонкие ноздри раздулись так, что если бы царь дохнул пламенем, его свита была бы к этому готова. Костлявые кулаки сжали поводья так, что они задымились, вспыхнули на мгновение черным пламенем и осыпались пеплом на шею побоявшегося даже вздрогнуть коня.
Советники его и офицеры, услышав рассказ предателя, нервно задумались о том, какие изменения в их планы внесла смерть Чернослова и тот факт, что Лукоморск остался под властью законного правителя. До Костея же дошло, засело в раскаленном от унижения и ярости мозге и стало сверлить его подобно ледобуру лишь одно.
