Через три минуты импровизированные портянки были надежно намотаны, и девушка выпрямилась.
– Я всё.
– Тогда пойдем, – тихо прошептал шевалье.
– Пойдемте, ваше высочество, – галантно продублировал лесоруб, получил предсказуемое «Я не глухая», и экспедиционный корпус устремился за лидерами: Лесли с топором наготове, Грета – сжимая подобранный во дворе камень, принцесса – отчаянно желая, чтобы мысль подобрать во дворе камень пришла в голову и ей.
Его премудрие шел первым, с поднятой над головой стремительно тускнеющей палочкой, каждую секунду ожидая, что из-за погруженного во мрак поворота, или ниши, или лестницы на него навалится если не сам хозяин замка, то дюжина его прихлебателей – всенепременнейше, и тогда…
«И зачем я в это ввязался, и зачем я на это согласился, и зачем… зачем… зачем…»
Пока отряд подбирался к цели, Лесли не уставал гадать, как в почти кромешной тьме разведка смогла определить, что нашла именно кухню. В его представлении, как никогда не виденный им театр – с вешалки, поварня начиналась с ароматов: свежеиспеченного хлеба по утрам, луковой похлебки – в обед, тушеных свиных или бараньих ребрышек с кашей – вечером, когда мужчины возвращались с поля или из леса… Сейчас же, сколько бы они ни продвигались вперед, какое бы количество дверей, лестниц и арок не миновали – запах везде оставался один: затхлой сырости, слежавшейся пыли, приволья мышей и гниющего дерева.
Запах запустения. Запах уныния. Запах старого дома, оставшегося умирать в одиночестве.
Потом, в свете тускло переливающейся палочки крестного, он заметил на беломраморном полу неровную ржавую дорожку, поверх которой через каждые несколько шагов мутно поблескивали круглые красные пятна. Которые могли остаться только от свежей крови, накапавшей совсем недавно поверх такой же крови, проливавшейся по этому маршруту долгое время и постоянно.
Кухня.
Завернув за очередной угол, отряд вдруг остался в темноте: то ли мерцающая чахоточным бледным светом палочка, наконец, испустила дух, то ли места ее хозяину показались небезопасными. Уточнить никто не успел: глаза адаптировались к тьме и неожиданно различили тусклую серую полосу полуоткрытой двери. Из щели ощутимо пахнУло дымной горечью безнадежно подгорающего мяса, и до слуха застывших у стены людей донеслись приглушенные расстоянием и дубовыми створками голоса. Один из них был, похоже, тот самый, брюзгливый, разговаривавший с жаборонком. Второй – грубее и ниже.
