Ей удалось протиснуться в угол в конце вагона. Все, что ей теперь было нужно, это добраться до двери. Дорогу ей загораживал сидящий мужчина с суровой бараньей головой и диким лицом, чьи глаза, точно агатовые шарики, таращились из своих впадин. «Ой!» — охнула она. Мужчина равнодушно взглянул на нее, не двинувшись с места, чтобы ее пропустить. Собрав все свои силы, она протиснулась мимо него, натирая юбкой его мясистую красную шею. С облегчением увидела, что дверь на площадку открыта; ей остается лишь протолкнуться сквозь тех, кто перекрывал вход. Она возобновила свои крики
«Pardon!» и налегла, прокладывая себе путь. На самой площадке было попросторнее, потому что по ней хлестал дождь. У тех же, кто там сидел, головы были спрятаны в капюшоны бурнусов. Повернувшись к холодным струям дождя спиной, она вцепилась в чугунный поручень и встретилась взглядом с самым уродливым человеческим лицом, которое ей когда-либо доводилось видеть. Высокий мужчина был одет в обноски европейской одежды, а его голову, вместо обычного для арабов шерстяного покрывала, венчала джутовая сумка. Но на том месте, где должен был находится нос, зияла черная треугольная дыра, тогда как странные приплюснутые губы были белыми. Почему-то она подумала вдруг о морде льва; она смотрела, не в силах оторвать от него своих глаз. Мужчина, казалось, не замечал ни дождя, ни ее; он просто стоял тут — только и всего. Разглядывая его, она поймала себя на том, что задается вопросом, почему на изуродованное болезнью лицо, которое в общем-то ни о чем не говорит, смотреть гораздо страшнее, чем на лицо, чьи ткани выглядят здоровыми, но чье выражение выдает внутреннюю порочность. Порт сказал бы, что в нематериалистическую эпоху это было бы не так. И, вероятно, он был бы прав.
Она промокла насквозь и дрожала, но по-прежнему держалась за ледяной металлический поручень и смотрела прямо перед собой: иногда на лицо, а иногда — на серую пелену дождя в простиравшейся за ним ночи. И этот tête-à-tête будет длиться до тех пор, пока они не подойдут к какой-нибудь станции. Поезд шумно и тяжело одолевал крутой подъем. Время от времени, посреди тряски и грохота, когда он переезжал небольшой мост или эстакаду, несколько секунд длился глухой перестук колес о рельсы. В такие мгновения ей казалось, что она летит высоко над землей, а под ней на скалистые стены бездонной пропасти обрушиваются потоки воды. Дождь хлестал не переставая. У нее было впечатление, что она очутилась в кошмарном сне, который никак не хотел кончаться. Она потеряла ощущение времени; наоборот, ей казалось, что время остановилось, а сама она превратилась в неподвижную вещь, повисшую в пустоте. И тем не менее глубоко внутри в ней гнездилась уверенность, что в определенный момент все изменится, но она не хотела думать об этом — из-за страха, что ей вновь придется очнуться, что время опять начнет свой бег и тогда ей не избежать сознания бесконечной череды проносящихся мимо секунд.
