– Бежим! – догадывается Клементина. Подхватывает шубу и припускает прочь. Я, задыхаясь от смеха – за ней. Водитель орёт и грозит вслед кулаком.
Звонит телефон.
– Чего долго не отвечала?
– Понимаешь, мы не успели на автобус. Клементина бросила ледышку и…
– А дышишь чего так странно?
– Так от водителя же убегаем!
– Тебя эта аферистка до добра не доведёт, – предупреждает муж. Он не любит мою подругу.
В Клементининой комнате обои свисают лапшой. Засалены настолько, что, думаю, пятна насквозь пропитали стены и проступили жирными разводами снаружи дома. Под потолком, как живые, шевелятся липкие ленты, до черноты облепленные прошлогодними мухами. С лент на наши головы и кухонный стол тихо осыпаются сухие мушиные лапки, крылышки и прочие эфирные частицы.
За неимением стульев, мы сидим на связках её последнего поэтического сборника «Грёзы мои». Догадываюсь, куда ушла доплата за квартирный обмен. «Грёзы» источают приятный запах свежей типографской краски и лежат повсюду: на полу, на подоконнике, на столе, заменяют ножку хромого дивана. Вся комната – лабиринт из Клементининых «Грёз».
– Продам сборник и сделаю евроремонт, – мечтает Клементина.
Шуба ввела меня в заблуждение. С шубой ей подфартило на корпоративе. Туда её пустили по ошибке, приняв за даму из управления культуры. Шеф неожиданно оказался знатоком поэзии. А Клементину в тот вечер просто несло. Она, заламывая руки, весь вечер шептала и рыдала в микрофон стихи о грудях, похожих на оплывшие свечи, о жаркой путанице простыней… Прерывалась только на то, чтобы обмочить горло. Растроганный шеф набросил на неё откуда-то подвернувшуюся шубу. Возможно, протрезвев наутро, он об этом жестоко пожалел, но попробуй отыщи иголку в стоге сена. Выпьем за шубу.
У Клементины личико состарившейся куклы. Не Барби, а отечественной трёх – пятирублёвой Катюши, Алёнки, Даши – как их тогда называли? Круглая мордашка, голубые шарики наивно вытаращенных глазок, круглый румянчик на дутых целлулоидных щёчках. Она всегда пользовалась бешеным, просто бешеным успехом у мужчин. Ты секси, детка.
– Как Никита? А Виктор? Господи – обоим не было сорока… Помнишь:
…И если зябким душем
Вас время оглушит,
О, не спасайте душу —
Спасите боль души.
Про Людмилу слышала – земля пухом. Как, и Юра?! Всем им можно выбить эпитафию: «Поэт несчастный и безвестный, а значит и высокой пробы». Помянем. Ф-фу… Тебе не кажется: вино ацетоном отдаёт?
Клементина рассказывает о последнем съезде писателей. С утра съехавшиеся со всех уголков края – кто на свои кровные, кто с оказией на перекладных – прозаики и поэты толпились в дворцовом холле, грели замёрзшие носы и весело важничали, умничали и рисовались друг перед другом. Ну как же: квинтэссенция, сливки общества, ум и совесть эпохи, цвет нации и проч. Каждого члена, кроме того, согревал в нагрудном кармане талончик на бесплатный торжественный обед.
