До трёх часов ночи горел свет в избе, металась крупная Галина тень по занавеске. Под утро мать сдалась – и будто съёжилась, состарилась. А может, предутренний жиденький свет резче очерчивает морщинки…
– Давай, мам, на мировую, вместо снотворного, – Галя плеснула в стаканы остатки из трёхлитровой банки. – Не хочешь? Ну, ладушки, чтобы добру не пропадать, – она опрокинула в рот, один за другим, оба стакана, обняла мать, чмокнула в щёку мокрым пахучим ртом.
Решено было: с утра мать собирает самое необходимое, а после обеда её на мотоцикле подбросит к поезду Леонтий Сергеич. Только и выторговала мать: не надо мотоцикла, пешком пройдёт до станции семь километров. С домом не дали попрощаться, так хоть с лесками-перелесками подосвиданькается.
После ночи, окутавшей землю тяжёлым душным одеялом, поднялся, потянул свежий ветерок. Он тихонько шевелил, трогал обугленные ветви деревьев. Будто винился: «Это не я, это буйствовал мой старший брат». Или: «Не помню, что на меня нашло, простите». Деревья не откликались, стояли в оцепенении.
В городке Турку сейчас четыре часа утра. В социальной тесной квартирке спит Галина дочь с долговязым зятем-программистом. Стонет во сне Галин муж – водитель-экспедитор булочной: тоскует по комариным лесам, по пескариным речкам, по бурелому с ягодами-грибами. Раскинулись в короткой двухъярусной кроватке лапушки-внуки.
В день приезда Галя повела их на детскую площадку под окном: качельки-карусельки, горки. С удивлением почувствовала под туфлями нечто упруго, мягко пружинящее. Вся детская площадка была выстлана ярко-зелёным эластичным полом: захочешь да не споткнёшься, не поскользнёшься. А если и упадёт кроха – не расшибёт нос, не разобьёт коленку.
– Это полиуретан, – сказала дочь. Что-то говорила о его многослойном происхождении, о каких-то подушках. Галя вдруг всхлипнула. Она видела сегодня финские леса, похожие на заросшие старинные королевские парки, видела нарядные как пирожные домики, из аэропорта мчалась по неестественно гладкому асфальту и всю дорогу испуганно инстинктивно, животом сжималась: вот сейчас тряханёт, подбросит на выбоине так, что мало не покажется. Дочь смеялась: «Все наши так, потом привыкают, расслабляются».
Всё увиденное переварила, но вот похожий на резиновую лужайку двор, где как по пропылесосенному мягкому ковру бесстрашно ползали и кувыркались крохи, оказался последней каплей. Разрыдалась и не могла унять рыданий. Дочь успокаивала: «Поживёшь – привыкнешь».
