— Шесть лет! — воскликнул он. — О горе мне, горе! Родители мои наверняка умерли от старости, а быть может, и от нищеты! А может быть, увы! они умерли от горя, скорбя о том, что я не вернулся домой, и почитая меня либо жестокосердым негодяем, либо ничтожным неудачником? Теперь я понимаю, проклятая коляска, как удается тебе ездить так быстро: ведь ты за минуту пожираешь много дней! Ступай же вперед, турецкая горошина, ступай вперед! — приказал он, вынимая из кожаного мешочка горошину и выбрасывая ее за окошко. — Ступай так далеко, окаянная горошина, чтобы я никогда тебя больше не видел!
С этих пор, насколько мне известно, никому не доводилось видеть турецкую горошину, которая была бы похожа на коляску и проезжала пятьдесят тысяч лье в час.
Бобовый Дар спустился по мраморным ступеням, объятый такой печалью, с какой никогда не спускался с чердака, где хранил свои бобы. Он вышел из дворца, не видя его, и побрел по невозделанной равнине, даже не удосужившись проверить, не стали ли волки лагерем где-нибудь поблизости и не грозят ли они ему осадой. Он брел вперед, погруженный в свои мысли, то ударяя себя по лбу, то принимаясь плакать.
— Чего же мне желать теперь, когда родители мои умерли? — сказал он, машинально вертя в руках дорожную корзину. — Чего мне желать теперь, когда Душистая Горошинка вот уже шесть лет как замужем, ибо в день нашей встречи ей исполнилось десять лет, а принцессы ее рода выходят замуж именно в этом возрасте! Вдобавок ее выбор был уже сделан. На что мне весь мир, мир, который состоял для меня из лачуги и бобовых грядок, а их ты мне не вернешь, зеленая горошинка, — прибавил он, вынимая ее из стручка, — ибо счастливая пора детства не повторяется вновь. Ступай, зеленая горошинка, ступай, куда будет угодно Богу, и пусть из тебя вырастет то, что должно вырасти во славу твоей хозяйки, раз мне не суждено увидеть моих старых родителей, мою лачугу, бобовые грядки и Душистую Горошинку! Ступай, зеленая горошинка, ступай далеко-далеко!
И он швырнул ее вдаль с такой силой, что маленькая зеленая горошинка могла бы без труда догнать большую турецкую горошину, не противоречь это ее натуре. Затем Бобовый Дар упал на землю, сломленный отчаянием и горем.
Когда он поднялся, вид окружающей равнины совершенно переменился. До самого горизонта простиралось бескрайнее море яркой зелени, утопающее в тумане, а на нем под дуновением ветерка тихо колыхались бело-фиолетовые и бело-розовые крылатые лодочки, похожие на цветы бобов и гороха, и, когда ветер склонял все эти зыблющиеся головки разом, оттенки их смешивались воедино и создавали новый цвет, в тысячу раз более восхитительный, чем можно увидеть на самых роскошных клумбах.
