На следующий день забрел в те места мудрец Локман, философ и поэт; Локман, любимец смертных, наставник народов и советник царей, Локман, часто искавший самые уединенные уголки, дабы без помех размышлять о природе и о Боге.
Локман шел медленным шагом, потому что был очень стар: в тот день ему исполнилось триста лет.
Локман остановился перед деревом пустыни, взглянул на всех, кто лежал под ним, и на мгновение задумался.
— Зрелище, которое твое божественное милосердие, о Творец всего сущего, явило здесь моему взору, — воскликнул он наконец, — исполнено неизъяснимой поучительности, и при виде его душу мою охватывают восторг, рожденный твоими уроками, и сострадание, рожденное бедствиями тех безумцев, что живут, о тебе не ведая.
Вот клад — как называют его люди, — который, быть может, не раз отнимал у своего хозяина покой ума и души.
Вот кардуон, который нашел эти золотые монеты и, ведомый тем слабым инстинктом, которым ты наделил его род, принял их за кусочки корешков, высохших на солнце.
Вот бедняга Ксайлун, которого ослепил сверкающий наряд кардуона, ибо ум его путался в потемках, словно новорожденный младенец в пеленках, и не мог постичь, что эта ослепительная чешуя — творение твоей всемогущей руки, которая вольна сообщать подобное великолепие самым жалким из созданий.
Вот факир Абхок, который счел, что природная робость кардуона и слабоумие Ксайлуна позволят ему завладеть всеми этими сокровищами и зажить богачом.
Вот доктор Абхак, который решил, что искатели этих обманчивых даров фортуны, проснувшись, непременно затеют спор, и вознамерился стать посредником между спорящими, чтобы присвоить себе двойную долю.
Вот ЦАРЬ ПУСТЫНИ, который пришел сюда последним, вынашивая роковые идеи и кровавые замыслы, по обычаю всех тех жалких людей, коих твоя высочайшая милость оставляет во власти земных страстей; судя по тому, с какой безнадежной яростью рука его сжимает ятаган, он, возможно, собирался зарезать остальных посреди ночи.
И все пятеро заснули в ядовитой тени упаса, чье гибельное семя дуновением твоего гнева принесено сюда из глубины лесов острова Ява!
Сказав все это, Локман пал ниц и принялся молиться Богу.
Поднявшись, Локман погладил рукою бороду и продолжал:
— Мы обязаны чтить мертвецов и не вправе оставлять их останки на растерзание диким зверям. Живые судят живых, но мертвые принадлежат Господу.
И он снял с пояса Ксайлуна кривой нож дровосека, чтобы вырыть три могилы.
