Зуб почти без мыслей смотрел в бездонную темень. Беспокойство сменилось удивлением: как быстро и круто все переменилось! Еще вчера они с ребятами лазили в сад, их ловили, бухали над головами из ружей. Сегодня еще был педсовет, а буквально четыре часа назад — этот дурацкий случай с кашей. От обиды на Ноль Нолича не осталось и следа. Зуб даже подумал: усиди он на месте, все было бы хорошо.
Та-та-та, та-та-та, — торопились рассказать про свою железную жизнь колеса.
Зуб не мог прийти в себя от стремительного водоворота событий. А ведь этот водоворот только начинает раскручиваться. Что-то еще будет впереди...
— Продаешь, али как? — услышал он за спиной и обернулся.
Позади стоял тот самый веселый дедок, который смолил цигарку в зале ожидания. Он и теперь лепил самокрутку, держа в руках кисет из красного вельвета.
— Я гляжу, под мышкой держишь, — дружелюбно кивнул он на бушлат, — Так, может, продашь, сам себе думаю.
— Нет, не продаю.
— А-а. А я думал, продаешь. Я б купил. Заклеив слюной цигарку, дед стал нашаривать в
карманах спички. Светлые его глаза были из тех, что все время смеются и часто подмигивают, дескать, верь, не верь, а жизнь — распотешная штуковина! И морщинки на его лице, усеянном седой щетиной, готовы были в любой миг сложиться в улыбку. И даже подвижные руки были у него какими-то веселыми, смеющимися.
— В прошлом годе один продал мне такую тужурку. Ничего себе, не обижаюсь. Ноская, главное дело. Я в ей, парень, плотничаю. Я ить сызмальства по плотницкому.
Дед раскурил самокрутку, поплевал на спичку, уронил ее себе под ноги. Пыхнув пару раз самосадным дымом, он спросил с участием:
— Едешь, значит?
— Куда? — глянул на него Зуб.
— Я говорю, на учебу, значит, едешь?
Зуб промолчал.
— А я, парень, знаешь куда еду? Скажу, дак не поверишь, ей-ей.
Дед весело помигал на него своими выцветшими смешливыми глазами, будто предвкушал, как ему сейчас не поверят, и сообщил:
— За медалями еду, главное дело. В военкомат. Зуб кивнул. За медалями так за медалями. Дед же махнул рукой и весело закашлялся. Заулыбались морщинки на его лице, заподпрыгивали худые плечи.
— И смех, и грех! Кому не скажи, все — впокатушки. Хе-хе-хе...
Смеясь и кашляя, он держал самокрутку на отлете, словно опасаясь, что и она заразится его смехом, отчего из нее может вывалиться огонек и наделать тут бед.
— Медали-то мои, главное дело, лошадь скусила! Слыхал ты про такое, чтоб лошадь на человеке медали обрывала? Не слыхал, а?
