Россия!?.. Нация, отлученная от Красоты, постепенно немела, обрывая связь с предвечным Словом, подменяя Лик личинами, Истину – философией, Богочеловека – человекобогом, коллективное и бессознательное стали называть «мы».
Видимо, Вы и родились, чтобы напомнить миру язык геометрии, язык, способный высказать трагическую немоту. Язык Пифагора, Платона, Плотина, первохристианских катакомб.
Для меня этот язык не универсум, но в нем есть тоска по истине и по трансцендентному, некое родство апофатическому богословию.
Оставляя зрителя свободным, язык геометрии заставляет художника отказаться от «Я». Попытки сделать его как идеологичным, так и утилитарным, – это насилие над ним.
Так для меня Ваш язык стал способом существования в ночи, названной Вами «Черный квадрат». Думается, что человеческая память будет всегда к нему возвращаться в моменты мистического переживания трагедии Богооставленности.
Москва, лето 1981. Ваш «Черный квадрат» вновь показан русской публике. В нем снова ночь и смерть… И снова вопрос – будет ли Воскресение?
О. ГЕНИСАРЕТСКИЙ1 – Э. ШТЕЙНБЕРГУ
Милый Э.!
Не могу не сознаться, какой радостью было мне услышать изустно твое письмо к К. С., – радостью встречи со свежим, проникновенным и серьезным голосом в нынешней московской разноголосице. Столько вокруг развелось равнодушного, игривого и вместе с тем нахрапистого разумения, что невольно взволнуешься редкому живому слову. А когда надежная радость смотрения удвояется в обещающую радость слушания, радуешься вдвойне.
«Откуда же пришел художник?»
Вспоминается ваша общая с В. Янкилевским выставка, ее внушающая поэтажность. «Внизу» во вкрадчивом одеянии искусства – передоновский переросток-недотыкомка, в здешней зрелости своей – и. о. сатана Черезжопов, как сам он и назвался, с целой свитой всякой нечисти, претыкающейся и предвкушающей; «вверху» – мир прекрасной платоновской ясности, светящейся простоты, уходящей едва заметно – и только через себя самое – в безвидное, может быть, и во мрак, но уже не тот, что «внизу», а в другой, чем-то согретый. Сохраняя верность «Изумрудной скрижали», я вовсе не о том, что плохо, а что хорошо, ведь «что снизу, то и вверху». Но тайна гармонии и ритма, явленная в своей отвлеченной чистоте, меня тогда поразила.
И тем более неожиданней, завораживающей слышались мне твои свидетельствования о «тоске по истине и трансценденции», «языке, способном высказать трагическую немоту» и познание в пространственных телах «некоего сродства апофатическому богословию».
