— Невозможно!!
— Невозможно!!!
Опять, как после гибели Иннокентия, преследовало ее слово:
— Невозможно!
Каменные сердца. Каменные люди, а взгляда испепеляющих глаз Палаги не выносили: отворачивались, елозили на сиденьях, вбирали в плечи голову, покорно выносили проклятия матери.
— Убийцы проклятые! Нарочно сынка моего без обучения, без подготовки на передовые позиции сплавили, на пушечное мясо… Будет суд! Достигнут и вас наши муки. Убийцы!..
Умерла неизменная защитница бабы Палаги, незабвенная Наталья Владимировна Лебедева, а Марья Ивановна Яницына и рада бы помочь, да сама малограмотна. С десяток негодующих заявлений написал Сергей Петрович — и от своего имени, и от имени Палаги, — но будто воды в рот набрали власти, не пришло ни одного ответа. Война. Неразбериха. Все спишется.
— Да, конечно, самая дикая расправа, — подтвердил подозрения Аксеновой Сергей Петрович. — Крепко вы насолили им, вот и мстят…
В самом центре Темной речки стоял громоздкий, нелепый дом братьев Жевайкиных. В нем по старому обычаю — не отделяясь от отца и матери — жили-поживали шесть братьев с женами и превеликим множеством ребятишек. С приростом семейства дружные братья лепили и лепили к старому, вековечному отцовскому дому новые комнатушки, и с каждой пристройкой дом становился все более нескладным и громоздким.
Жевайкинский дом умело вели старики: взрослые работали, женщины по очереди наводили порядок в больших хоромах; под приглядом свекрови снохи каждый вечер заводили в большой деревянной бадье тесто — пудовый мешок муки шел на одну квашню!
В доме всегда людно, шумно: тут и смех и драка — грех, не без этого, — ребятня, мелюзга! — и песня, и балалайка, и серьезный разговор. За сто шагов слышно «жевайкинский дом»!
Всех шестерых братьев Жевайкиных подмело на фронтах прицельное помело безжалостной старухи смерти. Похоронная приходила за похоронной. Отливали водой обмершую мать, жены выли, оплакивали касатиков. Шесть неутешных вдовиц впряглись в тот воз, что играючи везли их мужья, — да разве баба ровня мужику?
В недавно еще сытом и справном доме — частенько в нем попахивало жареным пирожком, а осенью и запеченным в русской печи поросенком — появилась нужда, заглянул и голод. И, как водится, за сестрицей нуждой без спроса и стеснения заскочила бесцеремонная, оголтелая сестрица свара, и в дотоле мирном доме стали вспыхивать ссоры, и все закипело, как в разворошенном муравейнике.
Не ждал Лебедев, но и его призвали в армию. Три месяца муштровали на плацу перед казармами на Артиллерийской горе. Перед отъездом на фронт он побывку провел в Темной речке: прощался с народом, учениками.
