Припечалился гармонист, терзая гармошкино сердце:
Скоро, скоро нас угонят
На позицу воевать,
Скоро, скоро похоронят,
Будут бабы горевать…
Одинокая заброшенная девка орала ему в ответ:
Кто солдатиков не любит,
А я стала бы любить:
Образованные люди,
Знают, что поговорить!
В плачущей, гомонящей толпе провожающих стояла и Алена Смирнова. Не могла усидеть дома, когда тосковало и печалилось все село, да и хотела пожелать всего доброго верному другу Семену Костину. Вот он стоит на палубе пригорюнившись. Глаз не сводят с него Марфа и Никанор. Ни жива ни мертва, еле стоит на ногах Варвара. Чем им может помочь Алена? Может, в последний раз видят они дорогого им человека. Словом тут не поможешь. И, против своей воли, она чувствует себя счастливой. Отца, хотя был он еще по годам призывного возраста, спасли от военной службы застарелый ревматизм и грыжа в паху. Не взяли в армию и Василя: врачи признали, что слаб здоровьем. «Батюшки-светы! Счастье-то какое, что моих не тронули!»
Семен повел было чистую, раздумчивую мелодию:
…Жарко сиять
Будут звезды золотые,
Во всю ночь блистать
Будет тополек сребристый…
И резко оборвал пение, размахнулся, бросил гармонь на берег.
— Жди, Варвара!
— Ох! Буду, буду ждать, Сема! Семушка!..
Рыдали, обмирали бабы.
— Кормилец ты наш!
— Сыночек!
Под стон и плач жен, матерей, сестер, детей катер медленно отошел от пристани и, набирая ход, стал спускаться к Хабаровску.
Темнореченцев ударила как обухом по голове тяжелая новость: забрили голову единственному сыну бабы Палаги.
— Не по закону! Пиши протест, Палага!
— Самому генералу-губернатору пиши!
Бросилась Палага в Хабаровск искать правду; кидали ее, как мяч, от одного чинодрала к другому; мычат они все что-то невнятное, мычат, а не телятся. Одно ясно — закон не для всех писан! За бабой Палагой грехи вольнодумные, вот и нашли способ отомстить неуемной бунтарке те, кто держал ее под неусыпным надзором. Не простили ей ни Иннокентия, ни креста, ни заступы хабаровских женщин — матерей ссыльных политических студентов, ни листовок!
Недреманное око следило за своей жертвой. Без тяжелой руки генерал-губернатора тут, конечно, не обошлось: пойди, крестьянка-поденщица, повивальная бабка, посудись с ним, потопай старыми, отечными ногами по канцеляриям, погляди на бездушных, отменно вежливых, подтянутых господ, на их брезгливые лица: «Вот еще привязалась, старая карга!» — послушай их каменные голоса:
— Ничего нового, к сожалению, сообщить не могу. Вернуть его из действующей армии невозможно.
