Подвижные, неутомимые, свершали они с утра до вечера череду житейских дел, ни в чем не перечили друг другу. Частенько они одновременно заводили беседу.
— А знаешь, мать, Буланку-то надо к ветеринару… — начинал Никанор Ильич.
— А знаешь, отец, Буланку-то надо к ветеринару… — вторила Марфа.
И они смеялись негромким добрым смешком, понимая все и без дальнейших разглагольствований.
«Живут же люди! Один за всех и все за одного. Ни слова поперечного не слышала за все время».
Сердечно привязалась Алена к Варваре, — как и Алена, была она немногословна. Новой, да, пожалуй, и единственной на селе подруге Варя ответила сердечной приязнью.
На стройку дома переселенцам Костины пришли всей семьей. Плотнички — веселые работнички, привычные к топору, пиле и рубанку.
По тихому зову Костиных пришли на «помочь» и незнакомые сельчане — беднота соседская. Подходили и подходили мужики, бабы, охочие парнишки, — помогали, кто как мог.
Семен зорко следил за приходящими и находил всякому посильную работу. Не жалел и Лесников заранее приготовленного угощения, подливал и подливал водочки в ведерко, чтобы не пустовало, — и спорая, разудалая, с шуткой и песней, шла работа!
Во второй половине дня с ведром водки — «как богова слезка» — пришел человек, о котором переселенцы уже наслышались, но которого им еще не доводилось видеть, — местный богач, лавочник, пасечник, кулак и торговец дядя Петя.
— Бог в помочь, сестрицы и брательнички! — с ходу запел он, будто на клиросе, а потом забалагурил, затуркал девчонок и парнишек, которые пришли на помочь: — А ну, живей! А ну, за мной, божьи коровки!
Поторапливал и поторапливал ребят, совсем загонял, а сам частенько успевал окинуть разудалым бирюзовым оком переселенку: «Ох и бабочка! Закачаешься!» — и ее муженька: «Ревнючий, видать, так и зыркает…» — и дядю Силашу: «Премудрый мужик, накачивает водочкой: работайте, ударяйте!» И сам не ленился дядя Петя, а засучив рукава работал до пота: таскал бревна, тесал их, пилил, строгал, всех подначивал — и вихрем взвихрилась при нем помочь, будто все закрутилось в колесе огненном. Ну и дядя Петя, мастак!
Летели стружки, щепа, сыпались пахучие, скипидарные опилки, звонко пели пилы, впиваясь в смолистое, золотое тело кедра, играли-мелькали в мускулистых руках топоры; толстое бревно лепилось к бревну, — вставали великаньей крепости и прочности стены. Не жалели мужики заготовленного впрок, загодя Никанором Костиным сухого, бледно-зеленого мха, прокладку меж бревен делали на совесть: «Никакой мороз не пробьет!»
