– Тоньо, – бормочет она. И успокаивается.
Тоньо.
В ее устах это звучит как лучшая на свете серенада. Нет. Как молитва. Откликается сладко и больно, до мурашек по всему телу, до пронзительной наготы – как перед Господом.
Она продала душу дьяволу? Пусть. Дьявол говорит ее устами? Плевать.
Это дело толстых падре – предавать анафеме или отпускать грехи, а кто он такой, дон Антонио Альварес, чтобы брать на себя дело святых отцов? Продать душу королеве Изабелле за шесть сотен дублонов – слишком дорого, душу можно только подарить.
Она снова зашевелилась, открыла глаза цвета моря – раньше Антонио думал, что ненавидит море. Посмотрела на него сонно и счастливо улыбнулась. Потянулась к нему, под его руки.
– Тоньо…
Обнимать ее связанными руками было чертовски неудобно, но благородных донов не смущают трудности. Особенно когда губы прекрасной донны так близки и сладки.
Целуя ее, расслабленную и доверчивую, ни унции оружейной стали – одна лишь морская пена, Тоньо думал об отце. Герцог Альба будет огорчен смертью сына, но переживет и даже будет гордиться: Антонио погиб в бою, защищая Испанию. Пусть так. Если Моргана возьмет в команду лучшего на обоих океанах канонира, надо будет позаботиться о том, чтобы отец не узнал. Лучше пусть гордится мертвым, чем проклинает и стыдится живого.
Если возьмет.
«Если дьявол купит мою душу».
Прав был Великий Инквизитор, что порвал доносы на дона Антонио Альвареса де Толедо-и-Бомонт. Его душа все еще при нем, несмотря даже на договор с самим Великим Инквизитором.
– Моргана?.. – позвал ее Тоньо.
– Марина, – прошептала она в ответ. Провела пальцами по его щеке, по шее. Закусила губу, как вчера, только-только наросшая кожа лопнула, выступила красная капелька… Она мотнула головой. – Нам… нам нужно одеться.
– Марина. Морская, – повторил Тоньо. – Потом. Иди ко мне, Марина-Моргана.
И она подчинилась, легко и радостно. Как будто все время, что «Санта-Маргарита» гонялась за ее бригом, ждала – вот он придет и скажет: «Иди ко мне, Марина».
Они снова занимались любовью. Тоньо впервые с тех пор, как ему исполнилось тринадцать и булочница Пилар отдалась ему на мешках с мукой прямо позади пекарни, называл это так. Без серенад, стихов, ночных прогулок по крышам до балкона, без клятв на вечность, забытых поутру. Просто – они занимались любовью. Тоньо двигался в ней, растворившись, как в море, не думая ни о чем, кроме того, что он – жив. Острое, щемящее чувство – быть живым и заниматься любовью.
