— Дура! Идиотка! Ты что, ворон считаешь? Тебе жить надоело? — орал Рюрик. Впрочем, тогда я ещё не знала, как его зовут, и для меня он был просто шкаф в костюме.
На меня ещё ни разу в жизни не орали так долго и так яростно, и, само собой, мне было очень обидно: меня чуть не сбили, да ещё меня же и ругают. Впрочем, несмотря на этот ужасный ор, как я уже сказала, на нас мало кто обращал внимания, все шли по своим делам и предпочитали не вмешиваться: очевидно, всех впечатляли габариты вопящего «шкафа». «Шкаф», он же водитель роскошного джипа, стриженный ёжиком, косая сажень в плечах, обрушил на мою несчастную голову все ругательства, которые он только знал, а знал он их немало. Вышеприведённые слова были чуть ли не единственными цензурными среди этого потока скандала, изливавшегося из тщательно отремонтированной стоматологами пасти шкафоподобного молодца.
Хорошо одетая женщина в красивых блестящих сапогах, собранных на щиколотках «гармошечкой», выйдя из машины, почему-то смотрела не прямо на меня, а куда-то мне за спину, в сторону торгового павильона-теремка, что показалось мне весьма странным и даже задело меня: ей как будто не было дела до меня, пострадавшей.
— Рюрик, что случилось? — спросила она, обращаясь, по-видимому, к водителю. (В этот момент я впервые услышала его имя.)
Я подумала: странно, зачем ей задавать этот вопрос, когда и так всё ясно видно? Разве что только она слепая? А «шкаф» с редким именем Рюрик ответил, всё ещё полный негодования:
— Да вот эта вот дура чуть не угодила нам под колёса, Альбина Несторовна!
Обладательница умопомрачительных ног в красивых сапогах, продолжая смотреть куда-то вдаль, поверх меня, секунду помолчала и спросила испуганным дрогнувшим голосом:
— Ты что, сбил девушку?
— Да не я сбил, а она на нас наскочила, аферистка! — прорычал Рюрик, сверля меня злобным взглядом. — Бросилась нам под колёса!
Тут я не вытерпела.
— Почему аферистка? Какое вы имеете право меня оскорблять? И я никуда не бросалась, я шла себе спокойно, никому не мешала, а тут вы со своим джипом…
Сказать по правде, это только в письменной форме звучит пристойно, а произнесено это было мной плачущим, жалким, дрожащим голосом, и, к тому же, под конец я расплакалась, а потому, естественно, всё это вызвало у Рюрика только презрение. Женщина в тёмных очках, по-прежнему не глядя на меня, подошла, сверкнув голенищами шикарных сапог, присела и принялась меня ощупывать.
— Девушка, милая, что с вами? Как вы себя чувствуете? Вам больно? — спрашивала она встревоженно.
