Короткое пребывание в уютной деревне купригери было ни чем иным, как лишь небольшой передышкой, и злая судьба снова бросила Сьенфуэгоса в водоворот опасностей, подстерегающих снаружи.
Ступив на землю после долгих месяцев, проведенных на воде, Сьенфуэгос словно вернулся в грубую действительность и понял, почему столько женщин рождаются и живут посреди озера и не выказывают ни малейшего желания добраться до берега, почему с каждым разом всё больше мужчин не желают покидать дома на сваях, любуясь чудесными закатами, наслаждаясь теплыми деньками на рыбалке и жаркими ночами любви и улыбок.
Едва на востоке забрезжил рассвет, сопровождающие их три женщины затеяли церемонию подготовки к путешествию. Для этого их заставили раздеться донага, искупали в теплой воде и намазали душистым пальмовым маслом, сделавшим кожу мягкой, как шелк. После чего женщины стали терпеливо разрисовывать их тела магическими знаками, главным образом черной краской из плодов генипы и красной, из семян ачиоте.
Работа с белой кожей канарца не составляла особого труда, но в случае с африканкой художницы столкнулись с неразрешимой проблемой — черноты генипы было почти не видно, а красный цвет не выделялся с должной яркостью.
К сожалению, художественные навыки купригери не выходили за рамки базовых цветов, и потому, добившись хоть каких-то скудных результатов с Угольком, туземки решили компенсировать неудачу, вылив всю краску на Сьенфуэгоса. Когда они наконец остановились, на его мощном теле не осталось ни единого сантиметра натурального цвета.
Заметив, как на него смотрит Уголек, Сьенфуэгос замахал руками.
— Лучше молчи, — взмолился он. — Как представлю, что у меня сейчас за видок, сразу плакать хочется.
Но если бедняга посчитал, что его приключения на этом закончились, то очень скоро понял свою ошибку, поскольку под конец женщины вытащили из каноэ две огромных накидки из белых перьев и два аналогичных головных убора. Нацепив всё это, Уголек со Сьенфуэгосом стали похожи на пару длинноногих и нелепых птиц.
— Боже! — воскликнул канарец. — Неужели они хотят, чтобы мы шли в таком виде?
— С этой минуты вы — перелетные птицы, направляющиеся к Большому Белому, — ответил самая старая из купригери. — Мирные озерные цапли в долгом полете к тому, кого никто не видел, никто не слышал, и о ком никто не говорит, — ее тон был серьезным и не предполагал ответа. — Вы меня поняли? — спросила она.
— Хочешь сказать, что мы не можем ни с кем разговаривать? — удивился Сьенфуэгос. — А как же тогда мы узнаем дорогу?
