— А в чём смысл?
— В Искре Жизни, старичок. В Искре…
— А она в чём?
— В предсказании его астролога, который в глаза сказал Правду диктатору. Вот кто достоин бессмертия в нашей памяти. Как его звали запамятовал?
— Асклетарион… Или Аскларатион… Я сам путаюсь.
— Асклератион… И у тебя, Звездочёт, склероз… Не рановато ли?
Доктор Велес смачно выругался.
— Что случилось? — спросил Максим.
— Порезался, блин… Кто-то консервный нож увел… Быть может, даже твой Злыдень. Он, я знаю, вилки в дешевых кабаках тырит.
— А он бывает у вас, маэстро?
— Как-то забрел… Бутыль с американской самогонкой приносил — виски.
Он торжественной походкой вошел в комнату с открытой банкой свиной тушенки и ископаемыми кусками черного хлеба на треснувшей тарелке без голубой каёмочки.
— Тоже интересовался моим мнением о своей последней работе… «Ночной позор», кажется, назвал картинку… Бабы голые, экстасенсы и колдуны, астрололги-звездочеты. Херня всякая, короче… А чего теперь у меня интересоваться? Как сказал Фима, я человек из непредсказуемого прошлого, прорицаю непредсказуемо.
— А мне Коля писал, что вы заинтересовались моей работой, сюжетом картины «Пророчество Асклетариона»…
— Чьим, чьим пророчеством, Звездочет?
Он придвинул два разномастных стула к столу, достал из чрева буфета плохо помытые фужеры.
— Мыть не буду, давеча из них водку глотали… — под нос себе бурчал старик. — Продезинфицировались на славу.
Он посверлил ироничными черными глазами Максима. Перевел взгляд блестящих глаз на большую бутылку «Марьинской» — и сладострастно потер руки.
— Так говоришь, пишешь сюжеты из Древнего Рима?… Лихо. Я когда-то, в своей прошлой жизни, преподавал искусство Древнего Рима. Моим кумиром был божественный Юлий, а уж никак не кривоногий и злобный карлик Домициан, которого итальяшки так и не возвели в ранг «божественного»…
Велесов задумался и вдруг спросил:
— А знаешь, чем он прикрывал лысину, чтобы не навлекать насмешек недоброжелателей?
— По особому причесывался? — неуверенно предположил Максим.
Доктор лукаво стрельнул в провинциала своим «живым черным глазом», радостно покачал головой:
— А вот и мимо!.. Лысину он прятал под лавровым венком. Сенат дал ему такое право его постоянно носить. Вот это, я понимаю, привилегия, царская льгота. — Велес закашлялся, покрутив головой, сплюнул в цветочный горшок с засохшей геранью. — Привилегии должны подчеркивать твое достоинство, а не усугублять твои же недостатки. Не так ли, господин Шляпа? Шляпа у тебя выдающаяся. На какой помойке её приобрел, господин Звездочёт? — И тут же сменил пафос академического лектора на жалобный вопрос: — Ты не видел, куда я задевал свои почти новые кроссовки? Такие замечательные китайские тапочки… Из чистого хлопка… С двумя белыми полосочками на щёчках… Неужто кто-то из этих мазилок ушел вчера в них домой? А в чём я буду выходить в свет? За ливерной колбасой, пивом и хлебом? Скажи мне, кудесник, любимец богов… Меня, кстати, Михаилом Семеновичем зовут. По паспорту.
