Был уже вечер, когда Рампо как глава креативного штаба сделал, что смог. Антон почувствовал, что устал, как собака. Слишком много в этот день он узнал новых слов, лиц и имен. Нужно было побыть одному. Просто немного побыть одному. В Москве в таких случаях Антон ездил по ночному Садовому кольцу в одиночестве. Мыслей от езды по кольцу в одиночестве становилось меньше, и они приходили в порядок. Одиночество – лучшая терапия для мозга.
И в этот раз Антон поступил так же. Приземлившись на вертодроме в Красной поляне, он сообщил подчиненным, что хочет поездить один по округе на своей новой машине. В Красной поляне был гараж пиршества спорта, его директор, крепкий мужчина алкогольно-славянской наружности, как раз поставил Антона в известность, что ему, как главе креативного штаба, выделен служебный автомобиль – джип – на случай, если он захочет лично осмотреть что-нибудь труднодоступное. Джипом оказался новый, серебристо-белого цвета «УАЗ Патриот». Эдо, как водитель главы креативного штаба, сразу же высказался на предмет того, что цвет «Патриота» ему не нравится, и предложил Антону перекрасить машину в самый красивый цвет – армянский абрикос. Этот цвет открывается, когда солнце светит на свежевымытую машину. «Цвет открывается» – это тоже был местный устойчивый оборот. Эдо сказал, что знает одного человека, который имеет девять банок такой краски и готов ее продать. Дорого, да, но что делать, ни у кого в Адлере такой краски нет все равно. Антон тепло поблагодарил Эдо за все, но пока решил оставить цвет прежним. На это водитель ответил, что все правильно: надо сначала поездить на машине, почувствовать, какой она характер имеет, и тогда сразу будет понятно, какого цвета она должна быть. Эдо ни в какую не хотел отпускать начальника одного, пока не убедился, сделав на машине круг, что джип в полной исправности. Но в душе Эдо осталась какая-то тревожная нотка – он долго смотрел вслед «Патриоту» и даже позвонил, чтобы убедиться, что с Антоном есть связь.
Антон хотел остаться один. Он слушал тишину и дорогу, жужжавшую под новой резиной «уазика». Антон не знал, куда едет. Он просто ехал. И думал.
На Кавказе были декабристы. Их туда сослали, а они там себя покрыли славой. Одоевский вот, например, стихи писал. Родил строку «Из искры возгорится пламя» и оказался косвенно виноватым в большевизме. Но не сильно. Он же не думал, что у одной строки будут такие последствия. На Кавказе заболел малярией, из-за того что читал Шиллера в подлиннике на ветру, при поднятых полах палатки. Это красиво. Его могила была утеряна. Это печально. Осталась от поэта одна строка. Хотя тоже немало. Что он чувствовал, когда умирал от малярии в палатке? Может быть, ему было обидно, ведь его погубили простейшие, а сам он был существом сложнейшим, коим в отношении душевной организации является поэт. А может, наоборот, ему было приятно? Одоевский был байронистом, а малярия убила до него и самого лорда Байрона. Значит, он попал с Байроном в один клуб: и поэтический, и бактериологический.
