– А почему вы эту некую сумму три раза увеличивали уже? Вы что, считать не умеете? А строить вы умеете так же плохо, как считать? А может, посчитали все правильно в первый раз, а потом деньги куда-то делись? А?
– Что значит «делись». Куда «делись», – спросил Козак с невопросительной интонацией.
Антон помнил эту невопросительную интонацию. От нее становилось не по себе и хотелось стать потерявшимся ребенком, которого не могут наказать строго, а наоборот, отводят домой и даже хвалят родителей, за то что ребенок такой маленький, а уже помнит свой адрес.
Примерно эти же чувства испытал и либеральный сорняк. Он как-то сразу обмяк, правдолюбивый пыл из него вышел, как газы. Он еще пытался что-то мямлить, но все было кончено. Козак поставил точку:
– Ну что. Спасибо, что подняли этот вопрос. По каждому такому случаю мы будем разбираться. Кто попробует сунуть руку в карман государства – останется без руки. Кто сунет нос, – тут Козак впервые посмотрел на журналиста, – останется без носа соответственно.
Затем сорняк снова перестал существовать для Козака, таким образом, журналист просуществовал для Козака, как нейтрино, очень недолго. В заключение, снова обращаясь к россиянам, которых он знал и любил, Козак сказал:
– Дорогие мои. Не возмущаться, а гордиться надо, что страна столько тратит на праздник спорта. Спасибо.
На этом интервью было закончено, охрана Козака тут же окружила его и увела к машинам кортежа.
Антон смотрел вслед Козаку и думал о гордости. Антон размышлял о том, что человек должен чем-то гордиться. Если ему нечем гордиться – он погиб, это факт. Рампо и самому хотелось бы чем-то гордиться. Но иногда, такие моменты бывали, конечно, нечасто, иногда ему казалось, что гордиться тут нечем. Тут – это в жизни Антона Рампо. Да, он стал концептологом. Востребованным. Но разве об этом мечтал он в юности? Нет. Он мечтал жить как молния: скоротечно и ярко. Он мечтал быть как Гагарин: первым, всенародно любимым, до обидного рано ушедшим, но ставшим улицей, площадью, почтовой маркой, школой, планетой в далеком созвездии, горным хребтом, ледоколом или просто портретом, что висит над столом у мальчишки, которому тот поверяет свои простые секреты… Так Антон мечтал в юности. А что из всего этого получилось? Когда Антон задавал себе этот вопрос, все внутри наполнялось холодным стыдом. Тогда Антон прибегал к бичеванию общественных язв. Это работало и всегда помогало. Общество всегда выглядело намного хуже Антона Рампо, и от этого становилось легче, холодный стыд проходил. Вот и в этот раз Антон, глядя вслед Козаку, стал бичевать современное общество, чтобы не думать, что жизнь оказалась похожей не на грозу над Памиром, а на пресс-конференцию в скверике.
