Страдзинский попробовал подыграть, но без особого успеха — соперничать было немыслимо, чего стоил один только "великий английский драматург Уильям Макобер", автор пьесы "Рeмбо уходит в небо". Правда, иногда Илья впадал в грубость: все же пьеса Маты Хари "Простак, или как он был баобабом" была перебором.
Но эти доверчивые чухонские глаза, этот важный вид, с каким слушал его Калью, кивая головой и вставляя мудрые замечания, могли спровоцировать и святого.
Чувствовалось, что театроведческие познания у него не залежатся, и множество людей получит наслаждение, выслушав его глубокие соображения о судьбе сегодняшнего театра.
— Удивительная штука кровь, — продолжал Илья, теряя уже всякое чувство реальности, — ну, ты, Калью, знаешь, конечно, что Мата Хари происходит по прямой линии от Чингисхана?
Страдзинский развернулся и, двигаясь как на шарнирах, понес каменное лицо к соснам, стоявшим в ряд между последним забором и пляжем.
— Да, конечно.
— Так вот, оказывается, она по материнской линии потомок Аттилы. Представляешь?
Страдзинский ускорил шаг. Обхватив сосну, он затрясся бесшумным по возможности хохотом. Минуты через три, найдя в себе силы вернуться, Страдзинский увидел Любу — отвернув лицо от Калью, она беззвучно смеялась. Маша улыбалась загадочно и равнодушно.
Утомленный искусством Калью и злая Света искали ухода от темы, и Калью его нашел, причем на редкость удачный. Безо всякой связи с предыдущим он объявил:
— Очень не хочется уезжать обратно в колледж.
— Калью учится в Англии, — ненавидящим голосом сказала Света.
— Охуительно! — давясь от экстаза, восхитился Илья, — то есть вот так просто возьмешь и поедешь!? Нет, серьезно!? А как он называется?
На английском, в придачу к неистребимому акценту, Калью мял слова и гнусавил.
Разобрать, что он говорит, Роме не удалось, да это было и не нужно.
— Серьезно!? Так это же знаменитый колледж!
Калью робко удивился осведомленности Ильи в вопросах британского просвещения.
— Ну, конечно, слышал! Это же один из трех лучших колледжей: Итон, Оксфорд и этот: — Илья явно не знал, как называется третий лучший колледж, — ну, этот: ну, твой, в общем. Конечно, слышал!
Разъяренная Света чуть ли не силой уволокла упирающегося Калью, собиравшегося к всеобщему удовольствию, разъяснить, что Оксфорд — не колледж, а университет.
Заметно потеплело, и на улицах показалась уже кое-какая жизнь, особенно вялая ранним воскресным утром. Под обсуждение доверчивого студента Страдзинский шествовал, не то чтобы раздираемый (долой штампы), а наполняемый миролюбивой кучей противоречивых ощущений.
