«А что они, батенька, принесли?» – интересуется, чуть картавя от волнения, берлинский сувенир.
«Свежей рыбки», – сообщает белорусский дворянин.
«А сколько они шли?» – допрошает, не унимаясь, Ильич.
«Две недельки», – признается неохотно Дзержинский.
«А какое сейчас время года?» – тянет волынку шеф.
«Лето», – вздыхает подчиненный.
«А какая на улице температура?» – тычет пальцем в ленинский, огромный лоб[185] вождь.
«Плюс тридцать пять…» – прячет, лоханувшись, в голенища сапог виноватый взгляд основатель ВЧК.
«Детям все! Детям!» – закончила директриса монолог и зааплодировала, высекая золотые искры счастья ладонью о ладонь и перстнем о кольцо так усердно, что во многих глазах заискрился восторг.
После продолжительных оваций она обрадовала нас скорым вступлением в октябрята, перспективой пионерии, комсомолии и прочих бед недоразвитого социализма. Для этого требовалось полюбить школу, зауважать старших, прилежно учиться и знать октябрятский слоган: «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут!»
«Ну а кто не любит труд, тех работать не зовут», – домыслил я следующую строчку незамысловатого стихотворения и потупил от стыда взор.
Пламенная речовка ораторши вылетела из ее горла, как факел из ствола огнеметного танка ХТ-26/БХМ-3, и забрызгала слюной лакированную трибуну, покрытую шпоном красного дерева с профилем Ленина, выполненным на фасаде из шпона бука. После этого женщина передала электрический символ мужского плодородия завучу, а сама села передохнуть…
Меня стало подташнивать… То ли от жарких лучей звезды, наплывающей на нашу планету, как футбольный мяч на удар шведкой. То ли от тоски, вкравшейся в сердце ребенка мохнатым пауком раздражения. То ли от того, что моя мама так и не купила мороженого и теперь возмущенный желудок мстил скучающему Давиду, не желая прощать слабости, проявленной им перед очередью за белым, прохладным, сладким, молочным, тянущимся, тающим, растекающимся, обволакивающим, успокаивающим, радующим, аппетитным лакомством в вафельном стаканчике в вафельную клеточку в вафельной стране[186]. То ли маленький житейский опыт маленького человечка с маленькими мозгами, но большими способностями подсказывал, что ничего хорошего здесь не предвидится. Короче, я загрустил, затосковал и потерял связь с действительностью…
Прекрасна жизнь – на вид.
Но день единый, —
Что долгих лет усильем ты воздвиг, —
Вдруг по ветру развеет паутиной…
[187]«И жизнь прошла. И ты уже старик», – закончил я сонет Петрарки словами Мульта и чуть не зарыдал от такого расклада, вспомнив безвременную кончину Лауры:
