— Поэтому ты притворился, что не знаешь меня? — Я отдернула руку.
Он приблизился, и мое сердце сжалось так, что едва не остановилось. Мне бы хотелось, чтобы это был страх, и я сказала себе, что Макс мне угрожает. Но это была неправда — я чувствовала совсем другое. И он удивил меня, тихо спросив:
— Почему ты так рано ушла в первый вечер?
Мне было страшно отвечать, но он стоял передо мной в ожидании. Я запрокинула голову, глядя ему в глаза. Помедлила, решая, что же ответить, и, наконец, сказала:
— Плохо себя почувствовала.
Он смотрел на меня сверху вниз, и у меня возникло странное ощущение, будто он знает, что я лгу. Но Макс лишь вздохнул, и на его губах появилась вынужденная улыбка.
— Ты со мной погуляешь? — спросил он.
Было бы легче ответить на этот вопрос, если б я могла дышать и если бы мое сердце не колотилось так бешено. Я отрицательно покачала головой, не в силах оторвать от него взгляда.
— Нет, — наконец, ответила я. — Мне надо идти. У меня полно работы.
— Чего ты боишься? — Он спросил это так мягко, так нежно, что я с трудом осознала, что говорит он не на англезе. И не на паршоне, втором языке, который я имела право понимать.
Звуки этого диалекта я слышала только раз, в клубе, когда его друзья разговаривали с Бруклин.
А закон на этот счет выражался ясно.
Я моргнула, на секунду дольше положенного удерживая его темный взгляд, и опустила голову. На этот раз мое сердце стучало о ребра совсем по другой причине: из-за страха, смятения и угрозы.
— Не понимаю, что ты говоришь.
Я молила, чтобы он мне поверил. Он приподнял мой подбородок и посмотрел в глаза.
Его взгляд был угрюмым, но было ли в нем что-то еще? Жаль, что я не могла понять это выражение с той же легкостью, с какой понимала слова.
И в этот момент мы услышали восторженный рев, донесшийся с центра рыночной площади. Казнь.
Я не шевельнулась, даже не мигнула.
Но Макс отреагировал. Он вздрогнул так, словно его ударили по лицу, а глаза наполнились такой печалью, что мне показалось, будто он прочел мои самые потаенные мысли.
Мысли, которые говорили: «Как можно такому радоваться? Почему люди хотят это видеть?»
Из-за казней я каждый день обходила центр площади.
Я огляделась, встревоженная, что кто-то мог заметить его реакцию. Закон не утверждал, что мы обязаны выражать радость во время таких событий, но привлекать ненужное внимание столь явным отвращением не следовало — вокруг было слишком много граждан, готовых друг на друга доносить.
