— Отлично! — Я щурюсь на солнце, потом гляжу в его горячие дагестанские глаза, черные, а такие добрые — по доброте голубым не уступят — и улыбка в них совершенно детская, хотя Алику тридцать лет.
— Мне что? — говорю я и тоже улыбаюсь. — Всего одним шкентелем работать — сплошной перекур. Да еще и электрическая, — я похлопываю по мятому, ржавому кожуху лебедки, — зудит себе потихоньку, никакого пара, никакого грома.
— Э-э, — морщится Алик, — не люблю электрические, — и обеими руками гладит паровой цилиндр, на котором сидит. — Старый друг!..
Гуськом к штормтрапу потянулась моя бригада.
Пора, обед кончился. Алик поднимается, достает из кармана фуфайки зеленые брезентовые рукавицы.
— По коньям?! — улыбается.
И вот снова в воздухе плывет строп за стропом. Рычажок контроллера — на себя, и все, жди, когда барабан смотает метров двадцать шкентеля, подтянет строп. Третья скорость — последняя на электролебедке, большего из нее не выжмешь. Если б еще не бросало на зыби, то и Алик бы заскучал, а так я тяну ровно, а он все время корректирует ход стропа. Наблюдать за ним, если ты знаешь что к чему, истинное наслаждение. Вот «Оленек» валко кренится к «Весне», а строп как раз проплывает над коробом рыбоприемного бункера. Стрелы судов сходятся быстрее, чем выбирает шкентель моя лебедка, а это значит, что бочки сейчас неминуемо зацепят бункер, сомнут его. Я вижу, как чуть-чуть, почти неуловимо дрогнула правая рука Алика, и строп в дюйме от короба застывает, как приземляющийся орел, пойманный в объектив и запечатленный классным фотографом. Волна зыби прошла под «Оленьком», он стремительно валится на другой борт, а строп норовит вознестись под облака, но глаз горца-охотника зорко следит за орлом, вновь чуть вздрагивают руки, короткой пулеметной очередью отзывается его лебедка, и строп-орел зависает в небе и плавно скользит вниз. Тут уже мои владения — бочки вышли на жерло трюма, я перевожу рычажок на «майна», и груз исчезает в утробе судна. Пока оттуда не послышится свист, я майнаю. А к концу смены могу уже и без свиста работать: приходят чувства дистанции, времени, рабочего ритма и что-то еще. Благодаря этому у тебя вырастают крылья, и вот уже ты способен, кажется, взмыть… Но — стоп! Если ты воспаришь, знай — вслед за чудесной способностью интуиции явится та самая небрежность, что ведет к беде. И вот что главное — угрожает она не тебе, лебедчику, а людям в трюме, твоим товарищам.
Зыбь не плещет в борт, не вздымает белые султаны, не рассыпается жемчугами, она выгибается круглой и гладкой китовой спиной, медленно ныряет под судно, то поднимая его, то опуская. Весьма нежно. Но этого хватает для того, чтобы раскачать строп в трюме, превратить его в мячик на резинке, двухтонный мячик.
