— Лево на борт! — бросил рулевому и включил тумблер аврального звонка.
Резкий, тревожный звон пронзил суденышко от киля до клотика, подбросил на койках матросов. Рыба! Аврал! Всем подъем! Прыг с койки прямо в сапоги, хлоп дверью, бух-бух-бух по трапу наверх, на палубу. Три минуты — и все на местах. Замет. Капитан встал у штурвала, стармех — у дизеля, остальные — на палубе. Предрассветный озноб и охотничий азарт сжали тела в пружины. Все ждут команды.
— Пошел!
Стуча и звякая наплавами и стяжными кольцами, змеей повился с кормы в воду кошелек. На заметах Бич обычно с лаем носился по корме, хватал зубами убегающие наплава. Однажды он так увлекся, что вместе со снастью вылетел за борт. Замет есть замет, судно не остановишь. Боцман, который любил пса, как меньшого брата, метнул ему спасательный круг. Когда скольцевали невод и спустили шлюпку. Бича подобрали: он без всякой истерики, положив передние лапы на круг, спокойно подгребал задними к шлюпке. Теперь же, всем на диво, он сидел у кормовой переборки, высокомерно глядя на проблескивающие в луче прожектора стальные колечки и шарики.
— Сон доглядает, — оказал боцман, — похоже, про береговую сучку.
— Ага, подняли да не разбудили.
— Может, чувствует чего пес, — тихо сказал кто-то.
— Каркай, ворона! — прикрикнули на вещуна.
Беду, однако, даже боцманский мат не остановит.
Как говорится, открывай ворота…
Тысяча центнеров рыбы на морской, наметанный глаз было в неводе, когда вдруг он весь напружинился и тут же опал, пошел легко-легко, легче пустого. Подняли на палубу, короче, одни лохмотья: подводную скалу вместе с косяком затралили.
— Вот и еще одна сдача, мандрата пупа! — смиренно, как вечный неудачник, выругался капитан.
В трауре «Персей». Молча сошлись все в кают-компании оттереться. В пятаках иллюминаторов уже мерцал серый утренний свет. Осипович закрылся в своей каюте, достал карту Охотского моря и обвел чернильным кружком точку, где похоронили кошелек. Кок молча поставил на стол полуведерный чайник с черным кофе, дюжину эмалированных кружек. Морковка включил трансляцию.
— Да выруби ты ее! — рявкнул боцман.
— И то верно, — проворчал Осипович, выйдя из каюты и поднимаясь на мостик. — Ты, морковка, соображение имей.
На мостике было уже светло: с правого борта, с востока, заглядывала в рубку молочно-розовая заря. Саша склонился над картой, делая прокладку курса.
— Сергеич, рули пока в бухту Рассвет, — в голосе старого капитана — усталость, — скоро капчас, там скажут, как дальше жить.
