- А почему бы тебе не пойти не поиграть с Горгенсами? - вкрадчивым тоном спрашивал отец, стараясь, чтобы предложение звучало заманчиво.
- Горгенсы мне не нравятся, папа, - вежливо отвечал я.
- Чем же они тебе не угодили? - уже с раздражением спрашивал он. Молодцы они храбрые, славные.
- Они вечно лезут драться, папа.
- Ну и что ж такого? Ты разве не можешь дать сдачи?
- Нет, спасибо, я не люблю драться, - отвечал я, по-прежнему соблюдая безукоризненную вежливость.
- И, видит бог, ребенок прав, - вступалась за меня мама. - Еще неизвестно, что они собой представляют.
- Эх, испортила парня, весь в тебя! - фыркал отец и опять удалялся прочь надрывать себе сердце мечтами о славном нормальном сыне, какого он мог бы иметь, выбери он себе подходящую жену. Предупреждала ведь его бабушка, что мама не подходящая для него жена, и вот теперь ее предсказания сбывались.
Они сбывались в такой мере, что бедняга отец не спускал с меня глаз, ожидая, когда вырвется наконец наружу мое безумие. В числе моих увлечений, которые он не одобрял, был оперный театр. Театр представлял собой картонный ящик, стоявший на двух стульях в темном коридоре. Я вырезал в нем просцениум, нарисовал задники с горным и морским пейзажем и кулисы, на которых изображались деревья и скалы. В качестве персонажей действовали вырезанные из книжек, наклеенные на картон раскрашенные фигуры, насаженные на палочки. Театр освещался свечами, к которым я приделал цветные экраны, смазав их жиром, чтобы они стали прозрачными. Тексты для опер я брал из сказок и распевал их на мелодии разных песен. Однажды я пел страстный дуэт за обоих героев, крутя экраны, чтобы создать впечатление лунного освещения, как вдруг один из экранов загорелся и весь театр ярко запылал.
Я вскрикнул, прибежал отец и затоптал пламя, но при этом он ругал меня такими словами, что даже мама вышла из себя и объявила, что он хуже шестерых детей, вместе взятых. После чего он неделю с ней не разговаривал.
В другой раз на меня произвел такое сильное впечатление один из учителей, который был хром, что я решил тоже захромать, отчего дома начался ад: мама не имела никаких сомнений на тот счет, что нога у меня уже искривлена, отец же только презрительно фыркал, глядя на мою ногу. Он довел меня до бешенства, и мама пришла к убеждению, что он сущее чудовище. Они ссорились из-за моей ноги изо дня в день, так что я оказался в труднейшем положении: хромать мне надоело до смерти, но я понимал, что подведу маму, если вдруг излечусь. Когда я ковылял через площадь, раскачиваясь из стороны в сторону, отец стоял у ворот к смотрел мне вслед со злорадной и хитрой усмешкой, а когда я наконец все же бросил хромать, он прямо-таки безобразно насмехался над мамой.
